Сволочь
Шрифт:
Признаюсь, у меня на время отшибло дар речи.
— Что это еще за фокусы? — выдавил я.
— Разве ты не хочешь, чтобы я зашла к тебе?
— Хочу. Но прямым рейсом, без пересадок.
— Без пересадок не получится, — снова усмехнулась Рита, прищурив зеленые глаза. — За удовольствие нужно платить. Так ты меня проводишь?
— По-моему, ты меня втягиваешь в какую-то свою игру.
— Разумеется, мой хороший. А ты думал, одному тебе позволено втягивать людей в свои игры? Ты ведь любишь играть. И повеселиться не прочь. Не будь эгоистом, проводи меня.
— Ладно, идем.
Мы
— Надо же, — сказал я. — А твой муж тоже не теряет времени.
— Это телевизор, — вздохнула Рита.
Она постучала в дверь.
— Макс, открой, пожалуйста!
Послышался скрип пружин и лениво шаркающие шаги. Затем дверь открылась, и мы увидели полусонного Макса, привычно жмурящего глаза.
— Привет, — сказал он.
— Здрасьте, — буркнул я.
— Максик, — сказала Рита, — ты что, весь вечер просидел у телевизора?
— Ну да, — ответил тот.
— И как, интересно?
— Не знаю.
— А мы вот с Мишей чудесно прогулялись, а затем он любезно проводил меня до номера.
— Спасибо, Миша, — сказал Макс.
— Не за что, — хмыкнул я.
— Есть за что, — возразила Рита. — Мне было очень приятно. Что ж, время позднее, будем укладываться. Спокойной ночи, Миша.
— Да? — сказал я.
— Да. В восемь утра завтрак, а в девять автобус выезжает в Брюгге. Так что надо как следует выспаться.
— Действительно, — проговорил я, — главное в жизни — как следует выспаться. Или, как выражается наш общий знакомый Алешка Жаворонков, «а неча плавать батерфляем».
— При чем тут батерфляй? — удивилась Рита.
— Красивый стиль, — объяснил я. — Но трудоемкий. Ныряешь — выныриваешь, снова ныряешь — снова выныриваешь. Утомляет. Устал я, господа. Спокойной ночи!
Я развернулся и зашагал к своему номеру, почувствовав вдруг, что и в самом деле так устал, что у меня не осталось сил даже мысленно назвать Риту стервой.
Наутро, позавтракав в отеле, мы выехали в Брюгге. Я сидел позади Риты и Макса, созерцая в окне их нечеткие отражения. Макс, как обычно, полудремал, Рита время от времени поглядывала на него с какою-то странной смесью досады и нежности. По правую руку от меня расположилось Лилино семейство, дружно и подчеркнуто меня игнорирующее. Из новых моих знакомцев лишь профессор Айзенштат смотрелся адекватно и вполне дружелюбно. До Брюгге оставалось ехать около часа, когда Рита, повернувшись ко мне, напомнила о моей роли в этой поездке:
— Миша, пора работать.
— В смысле? — не понял я. — Подменить водителя? У меня прав нет.
— Зато есть обязанности. Публика ждет рассказа о Брюгге.
— Да уж, — хмыкнул я. — Эти милые лица просто светятся ожиданием.
— А ты не заглядывайся на лица. Ты здесь в качестве экскурсовода, а не физиономиста.
Я с неохотой встал и направился к микрофону.
— Доброе утро, — произнес я безразличным голосом вагоновожатого, объявляющего остановки. — Через некоторое время наш автобус прибудет в Брюгге, столицу Западной Фландрии и один из красивейших бельгийских городов…
Я полностью отключил
— Чушь! — неожиданно прервал меня хорошо знакомый с недавних пор голос Лилиного папаши.
Я искоса взглянул в его сторону и продолжил рассказ, вяло пересыпая его фактами, именами и датами.
— Полнейшая чушь! — снова подал голос Лилин папаша.
Тут до меня дошло, что Лиля во вчерашнем припадке раскаянья, видимо, поведала родителям о моем методе преподносить исторические факты, и теперь всякий мой экскурс в историю будет сочтен заведомой ложью. Это показалось мне настолько забавным, что я не удержался и прыснул.
— Вы только посмотрите на него: врет и еще смеется над нами! — не унимался Лилин папаша.
Честно говоря, он мне надоел.
— Уважаемый родитель, заточивший в подземелье дщерь с чертами вольной птицы и душою робкой лани, — торжественно продекламировал я. — Ты, сжимающий сурово сердце нежное тисками, ты, глумящийся над духом дряхлый сторож юной плоти, ты избравший самолично дщери участь старой девы, обвинять меня не смеешь в вероломстве и обмане… Это были, — пояснил я, — стихи знаменитого уроженца Брюгге, средневекового поэта Яна ван Струуве в блистательном переводе Константина Бальмонта.
Автобус зааплодировал, а профессор Айзенштат захохотал.
— Браво! — сказал он. — Слава Богу, дело не ограничилось лекцией. Между прочим, — обратился он к Лилиному папаше, — все, сказанное о Брюгге, было не чушью, а сухой исторической правдой. Заявляю вам как историк в целом и специалист по Бельгии и Нидерландам в частности. Миша, продолжайте, пожалуйста.
Признаться, я не надеялся, что этим утром у меня улучшится настроение, и меньше всего ожидал, что поднимет мне его маленький профессор Айзенштат. Воодушевившись, я поведал о брюггском астрономе Якобе Стоффендоттере, открывшем один из спутников Юпитера, и его земляке, отважном книгочее Николасе ван дер Лоо, который в 1708 году с помощью аркебузы в течение нескольких часов в одиночку сдерживал атаки целого отряда французов, желавших разграбить городскую библиотеку. Я до того увлекся вымышленными сынами Брюгге, что совершенно забыл о настоящих — по правде говоря, мало кому известных. Теперь меня никто не перебивал, некоторые, как в первый день поездки, прилежно заносили свежайшую историческую информацию в блокноты, и я в очередной раз убедился, насколько живо преподнесенный вымысел достовернее сухо изложенных фактов.
Фантазии моей хватило до самого Брюгге. Я мог бы продолжать, но, к сожалению, автобус наш остановился у самых врат города, который за последние полчаса изрядно исторически потучнел и обрел несколько знаменитых уроженцев. Мы вышли из автобуса, а Рита отправилась на поиски местного экскурсовода. Через пару минут она вернулась с совершенно растерянным видом и в сопровождении немолодой женщины в ярко-красном плаще, черной шляпе и с пестрым зонтиком в руке. Из-под шляпы женщины рыжими волнами падали на плечи волосы, на веки были густо наложены зеленые тени, а тонкие губы пылали алым штрихом на белом лице.