Свой среди чужих, чужой среди своих

Володарский Эдуард Яковлевич

— Зачем вы пришли ко мне? Ведь вы производите впечатление человека умного. — Есаул начал опять искать вокруг себя плоский голыш. — И никак не походите на борца за так называемые идеалы белого движения.

— Странный комплимент, — усмехнулся Лемке, присаживаясь рядом на большой мшистый валун. — Ну а как же вы?

— Я? — Есаул швырнул камень в реку. — Я бью и тех других. И стараюсь как можно веселее прожить последние денечки.

— А эти люди? — Лемке кивнул в сторону лагеря.

— Эти люди?.. — задумчиво

повторил Брылов. — Я их обманываю: вру, что большевики вешают всех подряд, вот они и боятся пойти с повинной. А попадается и просто отребье, сволочь...

Лемке с интересом смотрел на есаула, а потом спросил:

— Ну хорошо, а как же все-таки белое движение? Все эти союзы, общества?

— Отрыжка, — презрительно отрезал есаул.

— Как? — не понял Лемке.

— А так! Пока вы бормотали про долг перед отечеством, большевики дали народу мир и землю, то есть все! А теперь эта земля горит под нашими ногами. Вернее, уже сгорела! Год назад все было кончено! — Последние слова Брылов произнес высоким голосом, весело, зло, почти перейдя на крик.

— А вы мне нравитесь, есаул! — улыбнулся Лемке.

— Чем же, интересно знать? Тем, что не пристрелил вас сразу?

— Ну, это не поздно сделать и сейчас. — Лемке нахмурился. — Толк в жизни вы понимаете. Не ясно только, какого черта вы верховодите этим сбродом!

— Но-но! Это не сброд! Это борцы с большевизмом! Люди, так сказать, отдавшие свои жизни на борьбу! И потом, что вы прикажете мне делать? Прислуживать официантом в Шанхае или Харбине? Или наняться в рикши?

— Почему же? — Лемке раздумывал и медлил. — Мы бы могли кое о чем с вами договориться.

— О чем же? — Есаул насторожился. Чутье подсказывало ему, что ротмистр не зря прибился к отряду, что, возможно, в поезде кроме тряпья и еды было еще что-то значительно более ценное. За дамскими ридикюлями такой тип, как этот Лемке, гоняться бы не стал.

— Если позволите, поговорим об этом позже, — медленно ответил Лемке.

Есаул засмеялся и встал.

— Готово у тебя? — крикнул он Гриньке.

Казачок стремглав кинулся к нему, стал помогать натягивать венгерку. Звякнули приколотые к ней Георгиевские кресты.

— За что у вас столько наград? — спросил Лемке.

— Это не мои — отца. Звание, между прочим, тоже его. Большой был оригинал, бежал за границу еще в восемнадцатом... Ночью бежал и денежки увез. Оставил меня, мать, кресты и звание. — Есаул Брылов снова засмеялся и пошел прочь от берега к черному бревенчатому дому, где у покосившейся изгороди были привязаны расседланные лошади. Гринька кинулся за ним.

— Господин есаул! — остановил его Лемке. Брылов обернулся. Лемке смотрел на него в упор, опять напряженное ожидание было во взгляде. — Господин есаул, — повторил он, — а что бы вы сделали, если б вдруг нашли или получили пятьсот тысяч рублей?

—

И у вас есть возможность предложить мне пятьсот тысяч? — помолчав, спросил есаул и прищурился.

Ротмистр вдруг отвернулся.

— Да нет... — проговорил он как можно более равнодушно. — Если бы у меня была такая возможность, я бы... — Лемке поглядел на Брылова и улыбнулся.

— Вот в это я охотно верю, ротмистр! — Есаул рассмеялся. — Охотно... — И он пошел к дому, видневшемуся за деревьями. Казачок Гринька поспешил за ним.

Когда они отошли так, что Лемке не мог их видеть, Брылов вдруг обернулся, схватил Гриньку за плечо, притянул к себе и зашептал в самое ухо:

— Глаз с него не спускай, понял? Шкуру спущу!

Казачок молча кивнул, черные смышленые глаза заблестели.

— Ступай! — И Брылов легонько толкнул его в плечо.

Лемке тем временем вышел на поляну, где расположился обоз. Несколько человек прогнали мимо него расседланных лошадей.

Лемке подошел к одной из подвод и остановился. Где-то невдалеке, за кустарником, тренькала балалайка. Ротмистр огляделся по сторонам и, осторожно приподняв рогожу, которой была накрыта подвода, начал шарить. Он не видел, что за ним наблюдает, прячась за кустами, казачок Гринька.

Ничего не найдя, Лемке направился к другой подводе, стал ощупывать сложенные на ней мешки и узлы. Один мешок он даже приподнял и встряхнул, прислушался: не звенит ли?

— Эй, павлин сиамский, ты чего шукаешь? — неожиданно спросил полуголый бородатый человек, выглядывая из-под кустов.

— Узелок свой потерял где-то, — ответил Лемке. — Рубахи чистые, пара сапог новых... Не могу найти, жалко.

— А ну отвали от телеги! — угрожающе протянул бородатый. — Узелок!.. Тут твоих узелков нету.

— Тута все народное! — ехидно подхватил другой голос.

Неподалеку, у едва тлевшего костра, сидел казах Кадыркул, чинил уздечку. Он срезал ножом истлевший ремень, вынул из кармана стальную цепочку, стал ее прилаживать. Эта цепочка скрепляла «золотой» баул с наручником, который был недавно на руке Липягина. Ногу казах перевязал тряпкой, из-под которой торчали какие-то листья. Рядом послушно стояла непривязанная лошадь.

Лемке прошел мимо Кадыркула, машинально потрепал лошадь по холке. Цепочку, с которой возился казах, ротмистр не заметил.

Казачок Гринька бесшумно следовал за Лемке.

Было уже далеко за полночь, а в окнах здания губкома все еще горел огонь. За длинным столом, за которым обычно заседали члены губкома, сидел Кунгуров и рассматривал большую карту-шестиверстку. Изредка он делал на ней пометки, потом что-то записывал в блокнот.

От стола к окну, глядя себе под ноги, шагал Сарычев. Иногда останавливался, смотрел в темноту за окном, на редкие подслеповатые фонари.