Свой среди чужих, чужой среди своих
Шрифт:
— Они тебя помилуют, так помилуют — устанешь кувыркаться.
Шилов остановился у телег, стоявших на поляне; растопыренные оглобли торчали в разные стороны. Время от времени он оглядывался по сторонам и не замечал, что за ним наблюдает казачок Гринька.
Егор перешел ко второй телеге, оглядел. Где-то совсем рядом рубили дрова, коротко перезванивались топоры. Шилов остановился посреди поляны, сдвинул фуражку на затылок, покусывая травинку.
Рано утром Сарычев выступал на митинге. Во дворе
Сарычев стоял на тачанке и размахивал крепко сжатым кулаком. Его сутулая, худая фигура в потертом пиджаке, с шарфом, обмотанным вокруг шеи, выглядела чужой и нелепой среди густой зелени гимнастерок и шинелей.
— Ба-а-нды недобитой белой сволочи еще терзают нашу советскую Сибирь! Но даже это отребье теперь понимает, что возврата к старому не будет и быть не может! У Советской власти есть верный и грозный защитник — славная Красная Армия! Эта слава родилась в битвах с контрреволюционной гидрой под Петроградом и Царицыном, под Перекопом и Волочаевском! Она пронеслась по необъятной нашей Родине от Варшавы до Владивостока! Берегите эту славу, дорогие товарищи красноармейцы! Множьте ее! Да здравствует наша пролетарская революция! Да здравствует свобода и братство трудового народа по всей земле!
Сарычев выпрыгнул из тачанки. Стоявший рядом Забелин поднял руку, протяжно скомандовал:
— По коня-а-а-м!..
Красноармейцы стали взбираться на лошадей. Никодимов, тоже в гимнастерке, с маузером на боку, подвел свою лошадь к какому-то пареньку.
— Подержи ее, сынок, — ласково попросил он. — А то мне уж годов-то много. Падать-то тяжело... Да и чего-то в поясницу вступило. — Паренек взял под уздцы лошадь Никодимова, тот вставил ногу в стремя и с трудом, охая, взобрался в седло.
Красноармейцы построились, медленно стали выезжать из ворот.
— Ну ты как, Семен Игнатьевич? — Сарычев улыбнулся проезжающему мимо Никодимову.
— Скрипим помаленьку! — ответил Никодимов. Он приосанился, расправил седые усы, толкнул лошадь каблуками в бок, но тут же чуть не упал, едва успел ухватиться за переднюю луку седла.
Сарычев засмеялся.
В ворота казармы въехал открытый автомобиль. Из него вышел Кунгуров, шагнул к тачанке, у которой стоял Сарычев.
Лязгая подковами о брусчатку мостовой, через ворота казарм вытекал на улицу поток конников.
Сарычев повернулся к Кунгурову. В двух шагах от них стоял Забелин, смотрел на конников.
— Я только что из чека, — сказал Кунгуров. — Ночью в камере был убит Ванюкин.
— Что ты сказал? — тихо спросил Сарычев.
— Ночью в камере был задушен Ванюкин, — повторил Кунгуров. — Связной подпольного центра.
— Ну, знаешь! — только и смог проговорить
Кунгуров не ответил, что-то искал, выворачивая карманы.
— Ты чего? — спросил его Сарычев.
— Да мундштук где-то посеял, черт подери! — раздраженно ответил Кунгуров.
Двор казармы опустел. Последняя четверка кавалеристов выскочила за ворота.
— О Ванюкине знали только два человека, — глядя в глаза Сарычеву, проговорил Кунгуров. — Ты понимаешь это, Василий Антонович? Ты и я.
Сарычев молчал. Подъехал Никодимов.
— Пора, Николай Петрович, — сказал он, обращаясь к Кунгурову.
Тот не обратил на его слова внимания, продолжал смотреть на Сарычева.
— Мне бы надо остаться, — проговорил Кунгуров.
— Обойдемся без тебя! — перебил Сарычев. — Как можно быстрее ликвидируйте банду. И помни — там золото, пятьсот тысяч народных денег.
— Будьте спокойны, товарищ Сарычев, — вмешался в разговор Никодимов и погладил свои седые усы. — Исполним все в аккурате.
— Не понимаю, — проговорил Кунгуров. — Про Ванюкина знали только ты и я. Страшновато как-то.
— Был еще третий. Забелин.
В это время Забелин подошел к ним.
— Ты чего ждешь? — спросил он Кунгурова.
— Да, пора. — Сарычев протянул руку Кунгурову. — Счастливо. Я займусь этим. Если что, сразу сообщу.
— Добро. — Кунгуров пожал им руки и взобрался на тачанку. Ездовой подобрал вожжи, тройка лошадей с места взяла рысью, тачанка загрохотала по булыжнику. Следом двинулся, тяжело подскакивая в седле, Никодимов.
Сарычев и Забелин остались стоять во дворе казармы. Неподалеку от них постукивал мотор машины.
— Ты всю ночь дома был? — спросил Сарычев.
— Дежурил в чека.
— Никуда не ходил?
Забелин посмотрел на Сарычева:
— Случилось что-нибудь?
— Да. Поехали. — И Сарычев направился к машине.
— Куда?
— В чека.
Сарычев некоторое время молча сидел на табурете, низко опустив голову. Угрюмое лицо его совсем осунулось, и без того сутулая фигура казалась сгорбленной.
Врач осматривал лежавший на топчане труп. Кроме врача и Сарычева, в камере было еще несколько человек, среди них Забелин и начальник охраны Лужин — невысокого роста, плотный, с круглым добрым лицом.
Сарычев, повернувшись к Лужину боком, слушал, как тот, растерянно моргая глазами, сбивчиво рассказывал. Потом умолк на полуслове.
— Ну? — глухо спросил Сарычев после паузы.
— Да я не знаю, что и думать, Василий Антонович, — опять заговорил Лужин, и в голосе его послышались жалобные нотки. — Один раз только из караулки отлучился на минутку, за кипятком сбегал. — Лужин растерянно обвел глазами присутствующих. — Камеры у нас запертые. Чужих никого не было, только свои...