Святая с темным прошлым
Шрифт:
Из воспоминаний Глинки:
«…Все безмолвствует!.. Русские, с чистой, безупречной совестью, тихо дремлют, облегши дымящиеся огни. Сторожевые цепи пересылают одна другой протяжные отголоски. Эхо чуть вторит им. На облачном небе изредка искрятся звезды. Так все спокойно на нашей стороне.
Напротив того: ярко блещут устроенные огни в таборах [96] неприятельских; музыка, пение, трубные голоса в крики по всему их стану разносятся. Вот слышны восклицания! Вот еще другие!.. Они, верно, приветствуют разъезжающего по строям Наполеона. Точно так было перед Аустерлицким
96
Имеется в виду, в биваках.
Из воспоминаний Пеле:
«…7-го числа, на рассвете, во французских рядах прочитали Императорскую прокламацию, которая воспламеняет эти благородные сердца, которая заставит биться благородные сердца всех стран и всех веков. «Солдаты! – говорит Император, – вот сражение, которого вы так желали! Отныне победа, зависит от вас; она нам необходима; она доставит нам изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение в отечество. Ведите себя как под Аустерлицем, и пусть самое отдаленное потомство с гордостью помянет ваше поведение в этот день. Пусть скажут о вас: «Он был в этом великом сражении под стенами Москвы». Солдаты отвечают радостными восклицаниями; они говорят Наполеону: «Будь покоен: сегодня все мы клялись победить, и победим».
Из воспоминаний Андреева:
«…С 25-го на 26-е в ночи, близко нас, у неприятеля пели песни, били барабаны, музыка гремела, и на рассвете увидали мы вырубленный лес, и против нас, где был лес, явилась огромная батарея. Лишь только была заря, то зрелище открылось необыкновенное: гром орудий до того, что не слышно было до полудня ружейного выстрела, все сплошной огонь пушек. Говорят, что небо горело, но вряд ли кто видел небо за беспрестанным дымом…»
Из воспоминаний Норова:
«…Мы поздно полегли спать не раздеваясь, не помышляя, что несколько сот жерл неприятельских орудий смотрят уже на нас с противной стороны, ожидая рассвета. Ночь была свежая и ясная. Самый крепкий и приятный сон наш на заре был внезапно прерван ружейными перекатами: это была атака на гвардейских егерей в Бородине, и почти вслед за тем заревела артиллерия и слилась в один громовой гул. «Становись!» – раздалось по рядам. Быстро припряжены были лошади к орудиям и зарядным ящикам. Несколько ядер с визгом шмыгнуло уже мимо нас. Разговоры наши заметно были серьезны; всякий чувствовал, что он стоит на рубеже вечности. Преображенцы вскоре нас оставили: у них уже начались некоторые кровавые сцены. Мы узнали, что полковник Баранцев, который часто утешал нас своею гитарою, наигрывая своего сочинения романс: «Девицы, если не хотите подвергнуться любви бедам…», бывший тогда в большом ходу, объезжая свой батальон, был перерван ядром…»
Из воспоминаний Глинки:
«…Застонала земля и пробудила спавших на ней воинов. 2000 пушек гремели беспрерывно. Тяжко вздыхали окрестности – и земля, казалось, шаталась под бременем сражающихся. Французы метались с диким остервенением; русские стояли с неподвижностью твердейших стен. Одни стремились дорваться до вожделенного конца всем трудам и дальним походам, загрести сокровища, им обещанные, и насладиться всеми утехами жизни в древней знаменитой столице России; другие помнили, что заслоняют собой эту самую столицу – сердце России и мать городов. Оскорбленная вера, разоренные области, поруганные алтари и прахи отцов, обиженные в могилах, громко вопияли о мщении и мужестве…»
Из воспоминаний Норова:
«…Несмотря на преклонность лет своих, Кутузов с самого начала битвы до конца, как
Из воспоминаний Тихонова, в 1812 году унтер-офицера:
«…То наша пехота оправится, вперед пойдет, то кавалерия наша пойдет выручать пехоту, то французские шассеры наскочат на пушки, пойдут артиллеристов рубить. Горькая, сударь, артиллерийская служба, самая тяжелая. Палят по ним из пушек больше, чем по ком-либо, и стрелки их донимают, подбивают пушки, ящики взрывают; а тут либо пехота навалит, либо конница наскачет; ружья нет, отбивайся, как знаешь, а то, жди: «Отцы, мол, родные, выручайте!»
Из воспоминаний Норова:
«…На пространстве не более двух верст от Горок до Семеновского под покровительством 300 орудий наваливала французская армия одновременно на всю нашу линию, но, приметно стягиваясь на наш левый фланг, который был предметом всех усилий неприятеля…»
Из воспоминаний Тихонова
«…Начальство под Бородином было такое, какого не скоро опять дождемся. Чуть, бывало, кого ранят, глядишь, сейчас на его место двое выскочат. Ротного у нас ранили, понесли мы его на перевязку, встретили за второй линией ратников. «Стой!» кричит нам ротный (а сам бледный, как полотно, губы посинели). «Меня ратнички снесут, а вам баловаться нечего, ступайте в батальон!» Простились мы с ним, больше его не видали. Сказывали, в Можайске его французы из окна выбросили, от того и умер. А то поручика у нас картечью ранило. Снесли мы его за фронт, раскатываем шинель, чтоб на перевязку нести. Лежал он, с закрытыми глазами: очнулся, увидал нас, и говорит: «Что вы, братцы, словно вороны около мертвечины собрались. Ступай в свое место! Могу и без вас умереть!» Когда б не такое начальство, не так бы мы и сражались. Потому что, какое ни будь желанье и усердье, а как видишь, что начальство плошает, так и у самого руки опускаются.
Коновницын, сударь, был такой генерал: что на смотру, что на ученьи, что на полковом празднике, что в деле, всегда одинаковый. Ловкий и распорядительный, спокойный. А ты видишь, что начальник спокоен, ну, и сам не сомневаешься ни в чем.
Про Дохтурова у нас говорили, что коли он где станет, надобно туда команду с рычагами посылать, а так его не сковырнешь. Стойкий был человек, веселый такой и добрый. Старый служака, еще с Суворовым ходил, а, пожалуй, и Румянцева помнил…»
Из воспоминаний Глинки:
«…Неприятель, как туча, засипел, сгустившись, против левого нашего крыла и с быстротой молнии ударил на него, желая все сбить и уничтожить. Но князь Багратион, генерал Тучков, храбрый граф Воронцов и прочие, призвав на помощь Бога, укрепясь своим мужеством и оградясь русскими штыками, отбросили далеко пехоту, дерзко приступавшую к батареям. Пушки наши действовали чудесно. Кирасиры врубались с неимоверной отважностью. Раздраженный неприятель несколько раз повторял свои нападения, и каждый раз был отражен. Поле покрылось грудами тел. Во все это время мелкий огонь гремел неумолчно и небо дымилось на левом крыле. Князь Михаила Ларионович сидел на своей деревянной скамеечке, которую за ним всегда возили, у огня, на середине линий. Он казался очень спокоен. Все смотрели на него и, так сказать, черпали от него в сердца свои спокойствие.