Святая с темным прошлым

Агилета

– Нет! – вдруг сорвавшись с места и бросившись к нему, воскликнула Василиса. – Не бывать такому! Помнишь, еще в пещере под Ахтиаром, когда мы только встретились, что я тебе сказала? Что ты изо всех своих сражений победителем выйдешь.

– Твои бы слова – да Богу в уши! – ласково, но горестно произнес Кутузов. – Только сама посуди…

Но женщина решительно покачала головой:

– Рано еще судить! Любую войну конец рассудит. Взять хоть нас с тобой: ты меня другому оставил, а все равно победителем вышел. Никого я, кроме тебя, никогда

не любила и вспоминала всю жизнь.

Кутузов напряженно смотрел на нее, и что-то менялось в его лице.

– Стало быть, я победитель? – проговорил он, наконец, и в голосе его проступила былая вера в свои силы.

Василиса горячо кивнула, стремясь поддержать в нем это чувство:

– Ты, а кто же еще? Иначе меня бы здесь не было нынче.

Оба неотрывно смотрели друг на друга: Василиса – с окрыляющей любовью, Кутузов – со все крепнущей уверенностью в себе, и в какое-то мгновение женщина вдруг ясно ощутила: победа! Ее победа над его унынием и горестным надломом его души. В своих глазах он – снова победитель, а значит, скоро станет им и в глазах других.

– Вот как, значит! – взволнованно заговорил Михайла Ларионович, и вид его свидетельствовал о том, что душевные силы вернулись к фельдмаршалу. – Ну, спасибо, пустынница!

Вновь услышав то ласково-насмешливое прозвище, коим Кутузов наградил ее в самом начала их знакомства, Василиса вдруг лишилась самообладания. Безудержный плач овладел ею стремительно, как налетевший ливень овладевает пространством, и женщина беспомощно ощущала, как неумолимо размягчается ее иссохшее от терпения сердце. Вот и свиделись они с Михайлой Ларионовичем. Но как она жила все эти годы, ни разу не взглянув ему в глаза? Как ходила по земле, не ступая с ним бок о бок? Как засыпала ночами, зная, что, проснувшись, не сможет протянуть к нему руки?

– Что это с тобой сделалось? – удивился ее слезам Кутузов. – Или ты победе моей не рада будешь?

– Да я тому не рада, что с жизнью со своею сделала! – простонала в ответ Василиса. – Зачем, когда звал, с тобой не уехала?! Если б все вернуть! Надо было мне грешить с тобой тогда. Грешить и каяться и снова грешить! Ведь я любила тебя и люблю – Бог мне свидетель. Что я, спрашивается, берегла? Не девство же свое!

Кутузов утешительно прикоснулся к ее волосам:

– Ты душу свою берегла, – сказал он, – и правильно делала. Ну, прилепилась бы тогда ко мне и что? Думаешь, продолжал бы я тебя любить? Вот уж уволь! Нешто обозных девок любят? В походе с ними облегчение, а после – с глаз долой.

Василиса, не веря, подняла на него взгляд, но, сколь ни была проницательна, не смогла прочесть в глазах Михайлы Ларионовича, правду он говорит или нет.

– Я смолоду, как петух, девок топтал, – продолжал он тем временем, – и тебя растоптал бы, не задумался. А так… Помирать буду – вспомню: было у меня в жизни что-то святое. Так что правильно ты поступила, не казни себя!

– А если правильно, – упорствовала Василиса, – то почему, с тех

пор, как мы расстались, у меня ни единой минуты счастливой в жизни не было? Только дети и утешали.

– Я так думаю, – медленно проговорил Кутузов, – что любовь – она, как радуга, долго не держится. А как промелькнет, каждый ей свою замену находит: кто – в чинах, кто – в деньгах, кто – в трудах. Вы, женщины – в детях. Так что мы с тобой, Васюша, ничего нового на этот счет не придумали: ты без любви прожила достойно, да и мне жаловаться – грех.

– Не согласна я с тобой, – покачала головой Василиса, – да спорить поздно. Но все же, по мне, любовь – не радуга, а солнце. Она до гроба согревать должна.

– Вот давай и останемся каждый при своем, – примирительно сказал Кутузов. – Кстати, печка тут совсем остыла! – уводя разговор в сторону, заметил он.

Василиса по-хозяйски огляделась и за какой-то неприметной серой завеской тут же отыскала дрова. Скоро она уже подкидывала в огонь поленья.

– Я смотрю, ты на все руки мастерица, – покачал головой Кутузов, когда горница наполнилась теплом, – что печь растопить, что из мертвых воскресить. Как ты армию-то нашла, если даже о сражении ничего не знала?

Женщина неловко пожала плечами:

– Да тут не объяснишь… Велела заложить экипаж, выехала на дорогу, а там – как Бог направит, туда и лошадь пускала.

– Завидую тебе! – восхищенно вздохнул Кутузов. – Вот и мне бы так всегда командовать – как Бог направит. А то изволь собирать совет, выслушивать остолопа Беннигсена…

– И на что он тебе сдался этот совет? – улыбалась Василиса. – Все равно же по-своему все повернешь!

– Да проформы ради, – пояснил Кутузов, – иначе завалят государя доносами; их и так строчат потихоньку. Да я не в обиде: пусть себе душу отводят.

Женщина тихо смеялась. За смехом прятала она боль от неизбежно предстоящей разлуки.

– А свидимся еще после войны? – как если бы почувствовав ее мысли, спросил Кутузов.

Прежде, чем ответить, Василиса помедлила, а когда заговорила, почему-то глядя на темнеющие окна, то голос ее звучал с преувеличенным воодушевлением:

– Ну, конечно, свидимся, о чем речь!

Кутузов почувствовал неестественность ее тона и с легкой насмешкой спросил:

– Что, побоишься сызнова меня навестить?

– Я? Побоюсь? – улыбнулась Василиса, которую позабавило сие сочетание слов. – Ты себя спроси, пойдешь ли на это!

Кутузов решительно кивнул, и у женщины на миг остановилось сердце: как ей вновь томиться без него до часа их новой встречи?

– Тогда я буду ждать тебя, – медленно проговорила она, – на эллинском капище, что близ Ахтиара. Помнишь его?

– Как не помнить! – удивился Кутузов. – Но, неужто, поближе места не найдется?

Василиса молча покачала головой.

– Ну, воля твоя, – пожал плечами Кутузов. – Хоть и странно это. Я, положим, на казенных лошадях туда без особых хлопот доберусь, а ты?