Святая
Шрифт:
Моя мама умирает. Думать о чем-то другом трудно. Какая-то часть меня до сих пор не может поверить, что это правда.
Что-то ударяется в мое окно. Я открываю глаза, испуганная. Комок снега соскальзывает по стеклу. У меня уходит секунда, чтобы сообразить: кто-то бросил снежок в мое окно.
Я торопливо подбегаю и открываю окно как раз тогда, когда второй снежок пролетает в воздухе. Мне приходится наклонить голову в последнюю секунду, что бы он не попал мне в голову.
– Эй! – вскрикиваю я.
– Прости, - это Кристиан, стоящий внизу во дворе. – Я целился не в тебя.
–
– Пытаюсь привлечь твое внимание.
Я смотрю мимо него, на вход в наш дом, где вижу блестящий черный грузовик, припаркованный на подъездной дорожке. – Что ты хочешь?
– Я приехал, чтобы вытащить тебя из дома.
– Зачем?
– Ты просидела там всю неделю, хандря, - отвечает он, смотря на меня прищуренными глазами. – Тебе нужно выйти оттуда. Ты должна повеселиться.
– И ты назначил себя разносчиком радости.
Он улыбается. – Да.
– И куда мы собираемся? Если предположить, конечно, что я достаточно сумасшедшая, чтобы поехать.
– На гору, конечно, - На гору. Будто она здесь только одна. Но когда он произносит это, мое сердце автоматически начинает биться быстрее.
Потому что я точно знаю, что он имеет в виду.
– Отряхни от пыли свое снаряжение, - говорит он. – Мы едем кататься на лыжах.
Окей, я не могу сказать нет лыжам. Это как наркотик для меня. И именно поэтому спустя примерно час я обнаруживаю себя, сидящей в кресле подъемника рядом с Кристианом, с вишневым «Джолли Рочер» во рту, зависшей над снежной лыжней, наблюдающую за лыжниками, прочерчивающими волнистые линии вниз по склону. Это нетерпение от того, что я так высоко, холодный ветер на моем лице и звук поскрипывания лыж о снег. Это небесное блаженство.
– А вот и она, - произносит Кристиан, глядя на меня с чем-то, напоминающем восхищение во взгляде.
– Она?
– Твоя улыбка. Ты всегда улыбаешься, когда катаешься на лыжах.
– Откуда ты знаешь? – поддеваю я, хотя знаю, что это правда.
– Я наблюдал за тобой в прошлом году.
– Окей, что ж, когда ты катаешься, у тебя на лице появляется забавное выражение, особенно на твоих губах.
Он изображает шок.
– Не появляется.
– Еще как появляется. Я тоже наблюдала за тобой.
Колеса грохочут, когда наши кресла достигают станции, и некоторые лыжники зовут друг друга внизу. Я отворачиваюсь от его ищущих зеленых глаз. Помню прошлый год, когда то, что я оказалась с ним в одной кабинке подъемника, могла поговорить с ним, по-настоящему поговорить с ним в самый первый раз, казалось волшебным поворотом судьбы.
Сейчас мне не хочется говорить.
Он чувствует мое нежелание, а, может, читает мои мысли.
– Ты можешь поговорить со мной, Клара.
– Разве тебе не будет легче прочитать мои мысли?
Выражение его лица омрачается. – Я не сканирую твой разум, когда бы мне ни захотелось, Клара.
– Но ты можешь.
Он пожимает плечами. – Мои силы непредсказуемы, когда дело касается тебя.
– Здорово, что что-то в твоей жизни может быть непредсказуемым, - говорю я.
Он отводит взгляд и стряхивает снег со своих лыж, постукивая их друг о друга. Мы наблюдаем, как снег падает вниз на землю.
– Чтение
– Это было бы отстойно.
– Но с тобой, это по-другому, - говорит он. – Будто иногда ты просто говоришь со мной, даже не зная, что делаешь это. Я не знаю, как заблокировать это. Я не хочу делать это, честно говоря.
– Что ж, это несправедливо. Мне почти никогда не удается узнать, что ты думаешь. Ты Мистер Загадка, который знает обо всем больше меня, но ничего не говорит.
Мгновение он наблюдает за выражением моего лица, затем произносит:
– Большую часть времени, когда ты думаешь обо мне, ты хочешь, чтобы я ушел.
Я выдыхаю:
– Кристиан.
– Если ты хочешь узнать, что происходит у меня в голове, спроси меня, - говорит он. – Но у меня создалось впечатление, что ты не хочешь знать.
– Эй, я хочу узнать все, - возражаю я, хотя это и не совсем правда.
Потому что я не хочу понимать, каким могло быть наше будущее, если бы я не выбрала Такера. Я не хочу чувствовать то, что он всегда заставляет меня чувствовать: смущение, страх, волнение, вину, тоску, осознание самой себя и всего того, что чувствую я и чувствует он, словно он имеет силу магическим образом включать мое сочувствие, даже если это правда – я не хочу знать этого. Я не хочу нуждаться в нем.
– Господи, я просто хочу знать, каким должно было быть мое предназначение, - продолжаю я.
– Почему кто-то не может просто сказать мне: вот твое предназначение, так что иди и сделай это? Неужели я прошу слишком многого? И где был мой брат той ночью в лесу? И что за тайный бойфренд у Анжелы? И еще я хочу знать, почему Черное Крыло влюблен в мою маму, и каким было ее предназначение, и почему она до сих пор, даже когда умирает, не хочет рассказать мне все, и если ты скажешь, что все это для того, чтобы защитить меня или моего брата или что-то вроде того, я думаю, что столкну тебя с этого подъемника. Или все это какое-то наказание за то, что я не смогла осуществить предназначение? Что возвращает меня обратно к вопросу, какое же оно, мое дурацкое предназначение? Потому что я действительно, действительно хотела бы знать это.
Кристиан встряхивает головой:
– Вау.
– Я говорила тебе.
– Так у Анжелы есть тайный бойфренд…- произносит он.
– Вот черт, я не должна была говорить тебе вовсе.
– Нет, не должна была, – добавляет он, смеясь. – Я никому не скажу. Хотя сейчас мне достаточно любопытно.
Я тяжело вздыхаю. – У меня проблемы, когда дело касается хранения секретов.
Он бросает на меня взгляд.
– Не думаю, что ты будешь наказана за это.
– Не думаешь?
– Эй, я даже не знаю, каково мое предназначение, - говорит он, и затем его голос смягчается. – Но я точно знаю, что если бы у тебя не было видений о пожаре, ты никогда не приехала бы в Вайоминг. Мы не сидели бы в креслах подъемника прямо сейчас. Если бы твоя мама рассказала тебе о конгрегации раньше, ты бы пришла на последнее собрание, то, где был я, и мы бы узнали друг о друге еще до пожара. Все произошло бы по-другому. Правильно?