Святитель Тихон. Патриарх Московский и всея России
Шрифт:
Сколько раз за чайным столом после литургии в гостиной митрополичьих покоев, единственной оставленной ему комнате после реквизиции лаврских корпусов под электротехническую школу слушал я добродушные рассказы Святейшего о пережитых им злоключениях.
После покушения на Святейшего на паперти Храма Христа Спасителя, когда какая-то женщина ударила его кухонным ножом, мы думали, что Святейший не сможет служить в Лавре на 5 июля. Несмотря на рану и перевязку, Святейший служил как обычно, немного морщась при поклонах у мощей преподобного покровителя Лавры. А за чайным столом так весело рассказывал про это покушение, комически описывая испуг
Святейший нигде и никогда не показывал людям свою скорбь и свое страдание, а только стремился своей улыбкой и шуткой рассеять скорбь других, снять с плеч чужое бремя.
Мне хочется отметить еще одну черту Святейшего – его любовь к красоте и изяществу. В минуты революционной распущенности Патриарх старался этим путем остановить распространяющееся разложение. В службе, в облачении, во всем скромном обиходе проводил свою линию изящества и красоты. Сколько раз я слышал его замечания то тому, то другому и призыв в тяжелых условиях стремиться сохранить благочиние и красоту.
Однажды Патриарх служил в Лавре, в Успенском соборе, после закрытия Кремля большевиками. Мне не нашли подходящего по росту стихаря и дали зеленый. Святитель тотчас же, войдя в Собор, обратил на это внимание. В алтаре Патриарх подозвал меня и спросил о причине. Узнав о ней, он подозвал наместника, и мне тотчас же раздобыли голубой стихарь, в цвет облачения Патриарха.
Этот незначительный инцидент есть маленький штрих на огромной картине, но, может быть, он выразительнее, чем многие широкие мазки художника.
Святейший Патриарх стремился сдержать разнузданность революционных нравов, удержать от пошлости народ путем красоты, эстетики, изящества, а радостной улыбкой и бодрой речью – утешить скорбящие сердца.
Взяв на рамена заблудшее человеческое естество – наш страждущий народ, он, по примеру Христа Спасителя, возносил его Богу и Отцу, будучи не наемником, но добрым пастырем, полагающим душу свою за овцы своя.
Протоиерей Михаил Польский
Положение Церкви в советской России
К моменту ареста Патриарха большевики не только достаточно травили его в печати по делу изъятия церковных ценностей, но подобрали в Петрограде, а потом в Москве священников и одного-двух епископов, которые и возглавили Церковь тотчас после ареста Святейшего. Эта правящая группа духовенства сначала носила название «Живой Церкви», а потом – «обновленцев». Управление их называлось Высшим Церковным Управлением, потом – «Священный Синод».
Патриарх, выйдя на свободу, увидев еще раз всю нравственную силу церковного народа, говорил моему знакомому и своему близкому старому другу: «Читая в заключении газеты, я с каждым днем все больше приходил в ужас, что обновленцы захватывают Церковь в свои руки. Если бы я знал, что их успехи так ничтожны и народ за ними не пошел, я бы не вышел из тюрьмы».
Однако Патриарх шел добрым путем. При нем Церкви легко было нести крест свой, потому что вся тяжесть креста этого падала на его плечи. Большевистская власть не выпускала его из атмосферы своей лжи, провокации, обмана, клеветы, сеяния раздоров, расколов, недоверия. Патриарх постоянно должен был разгадывать тайны и злые замыслы и намерения, скрывающиеся под всякими благовидными предложениями власти.
Враг действовал то посулами, то угрозами,
Я помню его в дни ареста перед заключением. В последнюю его на свободе литургию я сослужил ему в храме села Богородского под Москвой. Перед этим поздно ночью он вернулся из ЧК. Его только что долго и жестоко допрашивали. Дома своим приближенным, измученным ожиданием, Патриарх лишь обронил: «Уж очень строго допрашивали…» «Что же вам будет?» – спросил кто-то с тревогой. «Обещали головку срубить», – отвечал Патриарх с обычным своим благодушием.
Литургию он служил как всегда без малейшей тени нервности или хотя бы напряжения в молитве. Глядя на него, приготовляющегося к тюрьме, а может быть, и к казни (тогда это было серьезно), я невольно вспомянул слова Христовы:…идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего (Ин. 14: 30). Пусть обвиняют, ничего не найдут, он будет невинен. Так я думал, и на эту тему сказал проповедь за литургиею. Благословляя меня на проповедь, Патриарх шепнул: «Их-то не затрагивай…» Знаю, что пожалел проповедника. Не за себя, а за тех, кто около него рискует собою, он боялся. Но не помню случая, чтобы кто-либо, кому выпадал случай проповедовать за патриаршею службою, утаивал в слове своем правду. Как-то всегда и всеми говорилось то, что надо, что соответствовало лицу Патриарха.
Были дни торжества по случаю его освобождения. Народ и радовался о нем, и скорбел о Церкви. Патриарх был все так же спокоен. Что могло случиться с Церковью или с ним самим без благой-то воли Божией? Ничего. Тайна духовного покоя и духовного здоровья истинного православного христианина и его, конечно, первого, именно в этом.
Вспоминаю одного епископа, который сидел со мною в тюрьме. На вопрос чекистов, какого он мнения о Патриархе, ответил: «Я реально ощутил его святость…» Ответ привел чекистов в бешенство, и дело о ссылке епископа было тотчас решено.
После четырех с половиной месяцев сидения в Бутырской тюрьме я получил вдруг полторы недели свободы и принес Патриарху приветы и поклоны от заключенных епископов и священников. Патриарх мне, между прочим, сказал: «Лучше сидеть в тюрьме. Я ведь только считаюсь на свободе, а ничего делать не могу: посылаю архиерея на юг, а он попадает на север; посылаю на запад, а его привозят на восток…»
Патриарх по-прежнему был добр и благодушен, но такой худенький, измученный, что, прощаясь с ним, я заплакал от чувства жалости. Преклонив мою голову к своей груди, Патриарх спросил: «Что же ты плачешь?» Я совершенно неожиданно для себя самого ответил: «Мне кажется, что я вас больше не увижу…» Конечно, не Патриарха я видел перед собою весьма недолговечным, а внутри меня была полная уверенность, что и я долго на свободе не прохожу… Патриарх рассмеялся и сказал: «Ну, гора с горой не сходится, а человек с человеком сходится. Послужи завтра со мною».