Святитель Тихон. Патриарх Московский и всея России

Маркова Анна А.

После некоторой паузы Патриарх продолжал: «Хорошо бы вам попасть с жалобой к Смидовичу. Многие говорят, что он более внимателен и, кажется, не такой уж ожесточенный против Церкви человек… но к нему попасть тоже искусство». Здесь Его Святейшество широко улыбнулся: по-видимому, слово «искусство» ему понравилось своей меткостью и смешением понятий.

Затем Патриарх расспрашивал моих спутников о приходских делах, посещаемости храмов, не преминул сказать о святости владыки Фаддея и, уже благословляя нас, пригласил нас ко всенощному богослужению в соборе Донского монастыря в субботу под Троицу.

На этом окончилась наша аудиенция.

Утром на другой день я опять был в патриаршей резиденции. Я пришел туда раньше обычного, чтобы, управившись с получением моих бумаг, успеть во ВЦИК, где меня должны были ожидать мои спутники. Но оказалось,

что келейнику ничего не известно о моих бумагах, – надо было ожидать Святейшего, а он еще не появлялся. Жду час-другой, волнуюсь. В 12 часов келейник пригласил меня в кабинет. Его Святейшество стоял на конце ковровой дорожки, в том же бледно-розовом подряснике с широким вышитым поясом на талии. В креслах сидел представительный человек, судя по панагии – архиерей. Густая рыжая борода обрамляла его белое лицо. Он сидел, погрузившись в разбор каких-то бумаг, и на меня не обратил внимания. Его Святейшество преподал мне благословение и сейчас же передал мне большой пакет с надписью. Пакет был адресован Орлянскому. Мои бумаги находились в пакете. Что-то еще хотел сказать мне Патриарх, но к нему подошел митрополит Петр [Полянский] Крутицкий (это он сидел в кресле) с какой-то бумагой. Взяв у митрополита бумагу, Святейший, представляя меня ему, сказал: «Это молодой юрист от владыки Фаддея из Астрахани… Вот астраханцы жалуются на обновленцев… обирают у них храмы. Там командует Анатолий [Соколов]. Какой был тихий, скромный человек, а теперь поди как воюет с Церковью… Боюсь за владыку Фаддея, как бы они не сделали ему зла». Патриарх немного задумался, а потом уж продолжал: «Вот владыка Фаддей все просился на Волгу, ведь он волжанин, откуда-то из-под Нижнего… Ну вот теперь он на Волге. Надолго ли? Я ведь тоже люблю Волгу. Когда я служил в Ярославле – ходил на Волгу купаться, но в Рыбинске купанье лучше, я у Рыбинска Волгу переплывал. Бывало, иду с келейником купаться, а он дорогой уговаривает меня: не надо, дескать, так далеко плавать, можно и у берега. Я, конечно, соглашаюсь, а сам, куда там, у берега…» Он рассказывает, весело смеется, яркий румянец восторга расцвечивает его лицо.

«Ну, благослови вас Господь», – говорит он мне и широким крестом осеняет меня, подставляя мне правую щеку. Я вышел.

Я спешил. Кажется, на углу 3-го Донского переулка я бросился в первый попавшийся экипаж и, не торгуясь с извозчиком, поскакал на свидание со своими спутниками.

Орлянский… Кто-то мне сказал, что это был не Орлянский, Орлеанский. Может быть… не спорю. В тогдашней моей миссии это лицо занимало маленькое место. Из памяти даже ускользнуло и то, где я передал адресованный ему пакет: во ВЦИКе ли, на углу Воздвиженки и Моховой, или в Наркомюсте – на Кузнецком. Но тем не менее я ясно помню его лицо – этого начинающего полнеть 38-40-летнего человека. Он был среднего роста, с белым выхоленным лицом, черными волосами и наглым выражением глаз.

Он ли устроил нам прием у Смидовича, тоже не помню. Смидович принимал нас в угловой комнате, выходящей окнами и на Воздвиженку и на Моховую. Смидович был огромный мужчина, полный, едва умещавшийся в кресле. Он оказался очень внимательным и даже деликатным. Наша аудиенция у Смидовича окончилась его резолюцией на имя Красикова: «Красикову – принять меры к устранению неправильных действий Астраханского адмотдела».

Вот Красикова я помню. Едва мы переступили порог его кабинета и вручили ему жалобу с резолюцией, как он обрушился на меня, назвав меня тихоновским приспешником, контрреволюционером и еще как-то, а потом выпроводил нас, объявив свою «резолюцию»: «Больше ко мне не приходите и вообще не приезжайте в Москву по мракобесным делам. Жалобу разберем без вас, и ответ получите».

Да, Красикова я хорошо помню! Я вспомнил о нем и тогда, когда в конце того же года у меня дома был обыск.

Вечером в Троицкую субботу мы приехали в Донской монастырь. Был солнечный вечер, кругом стояла тишина, вернее, все было погружено в тихую задумчивость, спокойную грусть. Даже размеренный колокольный звон не нарушал торжественной тишины вечера, напротив, он вливался в эту тишину как необходимое дополнение, как аккомпанемент, сообщавший окружающему особое очарование.

От патриарших покоев до лестницы в собор стоял народ, он вытянулся в две шеренги, образовав живую улицу. Сейчас по этой дороге, среди этого множества людей, пройдет Патриарх. Дорога устлана сеном, пахнет мятой. Вот и процессия. Впереди идет иподиакон с крестом, вслед за ним несут

подсвечник с горящей свечой, затем следуют иподиаконы с трикирием и дикирием. Вот и Патриарх. На нем зеленая шелковая мантия, длинный шлейф, который поддерживается сзади мальчиком в стихаре. На голове Патриарха белый куколь с ниспадающими на плечи херувимскими воскрилиями, на груди две панагии. Патриарх шел величественной твердой походкой, опираясь на жезл. Все в нем исполнено величия; и в фигуре, и в походке чувствуется мужество. Сейчас мне это виднее в обстановке официальной, чем в кабинете, в условиях, близких к домашним.

Патриарх вошел в собор по ярко-красной суконной дорожке, устланной цветами. У входа в собор его встретило многочисленное духовенство во главе с епископом Сарапульским Алексием [Кузнецовым], громадная фигура которого с густой рыжей бородой ярко выделялась на фоне всей процессии. Началось богослужение, отлично пел хор с канонархом. На величание Святейший вышел в богатом зеленом парчовом облачении, с омофором того же цвета, белая митра, увенчанная бриллиантовым крестом, сверкала всеми цветами радуги. Собор был переполнен молящимися. Елеопомазание совершал сам Патриарх. Мы подошли в десятом часу, а вообще служба окончилась в половине одиннадцатого. Усталости я не чувствовал: торжественность богослужения, величие праздника, переполненный собор вносили в душу бодрость и духовное наслаждение.

Но уже все московские дела закончены, пора собираться домой. В среду после Троицы мы снова прибыли в патриаршую резиденцию, чтобы доложить Его Святейшеству о наших «успехах». Мы были приняты без осложнений и ожиданий, но аудиенция была короткой. Я доложил Патриарху все, что произошло с нашей жалобой. Патриарх внимательно слушал меня, а потом сказал: «Вот, я говорил вам, как трудно проходят такие жалобы. Но вы не останавливайтесь, напоминайте, мало ли, что говорил Красиков, это ведь фигура второстепенная…» Затем Патриарх пожелал нам счастливого пути, просил приветствовать архиепископа Фаддея. Приняв патриаршее благословение, мы отправились к себе, а на другой день покинули Москву.

3.

Через два с половиной месяца я опять был в Москве и оказался случайным гостем Святейшего Патриарха. Вот как это произошло. Владыка Фаддей собирался в Москву по приглашению Святейшего по случаю праздника Донской иконы Божией Матери – 19 августа (ст. ст.). Один он ехать не хотел и уговаривал меня поехать вместе с ним. «Тем более, – говорил владыка, – ответа по жалобе нет, и не худо бы еще раз наведаться к Смидовичу». Я согласился. Из Астрахани мы выехали втроем, в сопровождении келейника о. Халева, 16 августа (ст. ст.), с намереньем прибыть в Москву утром 18 августа (ст. ст.). Но в пути произошла задержка из-за железнодорожной катастрофы со встречным поездом. Это было страшное крушение на станции Палласовка. По подсчету железнодорожников, тогда погибло до двухсот человек. Одним словом, поезд наш опоздал в Москву больше чем на сутки: мы приехали – 19 августа (ст. ст.) вечером, когда престольное торжество окончилось.

Я по обычаю остановился в гостинице «Балчуг», а мои спутники отправились к родственникам владыки Фаддея – москвичам. Вечером 20 августа (ст. ст.) о. Халев явился ко мне в гостиницу с запиской от владыки. В записке говорилось, что завтра, 21 августа (ст. ст.), он, владыка, именинник, будет служить литургию в монастырском храме Донской иконы Божией Матери и хочет видеть меня за литургией. Я, конечно, поехал к обедне, отстоял ее и после молебна отправился в алтарь, чтобы поздравить владыку с днем Ангела. Увидев меня, владыка сейчас же подошел ко мне и сказал: «Вы не уходите, сейчас пойдем к Святейшему. Вчера он пригласил меня к себе завтракать сегодня. Узнав, что и вы со мною, Святейший пригласил и вас».

Около 12 часов, прямо из церкви, мы отправились в патриаршие покои. Это было в том же здании. Из той же приемной, о которой я уже несколько раз упоминал, только с левой стороны, мы попали в жилые комнаты (кабинет с правой стороны). Собственно, я видел только одну комнату, в которую нас привели. Это была столовая, с большим столом посередине, с простой столовой мебелью и деревянной, очень искусной люстрой, спускавшейся над столом со сводчатого потолка. Едва мы вошли в комнату, как показался Патриарх. Он был в муаровой рясе с панагией на груди. Очень тепло Святейший поздравил владыку Фаддея с Ангелом, обнял его, и по русскому обычаю они трижды облобызались. Затем Его Святейшество преподал мне благословение и крепко пожал мне руку.