Святитель Тихон. Патриарх Московский и всея России

Маркова Анна А.

Таким человеком суждено было стать новопреставленному Святейшему Патриарху Тихону.

Вопрос о восстановлении Патриаршества обсуждался Московским Собором осенью 1917 года, в самый разгар революции. Были горячие поборники и противники восстановления патриаршества среди иерархов, священников и мирян, но я не помню, чтобы хоть один противник нашелся среди членов Собора из крестьян. И бесхитростные искренние слова одного из них выразили настроение многих: «У нас нет больше царя. Нет отца, которого мы могли бы любить. Синод любить невозможно. А потому нам нужен Патриарх. С этим меня и послали». «Времена изменчивы, – говорил другой оратор, – Кто поручится, что мы не вступаем в период тяжелых испытаний для Церкви, что ей не понадобится вскоре

твердый предстатель, чувствующий особую личную ответственность за внешние сношения, как первоиерарх, обязанный стоять на страже Церковного достояния, чести, достоинства и прав Церкви…» «В минуты распада и уныния, когда кажется, что вся Россия превращается в груду обломков и не за что зацепиться, наша задача – связать лучшие, неумирающие заветы нашей истории с тем основанием, которое мы закладываем для будущего. Пусть Церковь сама за себя стоит и борется. Вместо скипетра и короны крест и хоругвь да охранят наше святое святых. И пусть хоругвеносцем наших религиозных заветов будет Русский Патриарх – как символ того, что с падением царской власти не пала Святая Русь и что не отказалась она от того, что ей всего дороже в ее прошлом и бесконечно ценнее преходящего внешнего обаяния физической силы».

В этих отзывах членов Собора заключаются, мне кажется, главные основания решения, к которому склонился Собор в подавляющем большинстве своих членов. И когда постановление состоялось, то соборное сознание примирило недавних противников со сторонниками Патриаршества. Как и подобало Собору, разномыслия разрешились в дух единения и любви. Затаили в себе протест только немногие «волки в овечьей шкуре», которым удалось проникнуть в Собор и которые потом были первыми приспешниками «живой церкви».

Нелегко было удовлетворить ожидания, которые связывались с личностью будущего избранника. На это указывал во время прений один весьма уважаемый ученый протоиерей, впоследствии принявший монашество и рукоположенный Патриархом в епископы. Он с особой силой подчеркивал трудность, почти невозможность найти лицо на высоте положения.

Избрание Патриарха состоялось под грохот пушек и пулеметов большевистского переворота.

Никогда не забуду той минуты, когда старец схимонах о. Алексий вынул из ковчега, стоявшего всю ночь перед тем у иконы Владимирской Божьей Матери, билет с именем митрополита Московского Тихона. «Божий избранник», – пронеслось тогда в храме. И народ с самого начала именно так отнесся к Святителю, увидев в нем Отца, которого можно и должно было любить.

Теперь, когда Патриарх Тихон только что окончил свое земное поприще, не время еще произносить суждения о той исторической роли, которая выпала на его долю. Но в самой силе нашей скорби, в чувстве нашего сиротства, в трудности освоиться с постигшей нас утратой сказывается, какую огромную роль играл Патриарх в жизни Православной Церкви. Патриарх был живым символом духовного единства православной России и неумирающей преемственности Святой Руси. Для нас, беженцев, он был вдвойне дорог – как сам по себе, так и потому, что его имя объединяло нас в любви и молитве со всем православным русским народом.

Каждый, кто имел счастье приблизиться к Патриарху, должен поделиться своими воспоминаниями и впечатлениями, из которых может воссоздаться живой образ почившего. Слова «вечная память» суть не только молитва, но и обещание, которое мы даем в Церкви тем, кто от нас уходит. Такая память есть не только воспоминание, но и претворение в жизнь заветов и смысла завершенного земного подвига умершего.

У тех, кто знал Патриарха, конечно, навсегда запечатлелся благостный, смиренный и необыкновенно русский народный облик Святителя. Ему органически чужда была всякая искусственность. Он был чуток в своей простоте к каждому неискреннему и напыщенному слову и при всей исключительной мягкости и доброте обладал безобидным чувством юмора. Иногда одним добродушным словом он обнаруживал, что насквозь видит характер и скрытые пружины людей, с которыми ему

приходилось иметь дело. Какая-то незлобивость и младенческая чистота души в соединении с благостностью составляли особое обаяние его личности. Когда я думаю о Патриархе, я вспоминаю два выражения его лица: одно – какой-то жертвенной обреченности, которое соединялось у него с пониманием своего служения как крестного подвига. Другое – доброй и кроткой улыбки.

Летом 1918 года, покидая Москву, в которую мне уже не суждено было вернуться, я пошел к Патриарху проститься. Он жил тогда еще на Троицком Подворье. Меня провели в старый запущенный сад. Патриарх в простом подряснике и скромной скуфейке имел вид простого монаха. Это были короткие минуты его отдыха, и он видимо наслаждался солнечным днем и играл с котом «цыганом», который сопровождал его на прогулке. Мне совестно и жаль было нарушать его отдых.

Я ехал на юг, в Добровольческую Армию, рассчитывал увидеть всех, с кем связывалась надежда на освобождение России. Я просил разрешения Св. Патриарха передать от его имени, разумеется в полной тайне, благословение одному из таких лиц, но Патриарх в самой деликатной и в то же время твердой форме сказал мне, что не считает возможным это сделать, ибо, оставаясь в России, он хочет не только наружно, но и по существу избегнуть упрека в каком-либо вмешательстве Церкви в политику.

Эту черту надо помнить, чтобы понимать некоторые руководящие начала, которым Патриарх никогда не изменял. Он, конечно, не питал иллюзий относительно Советской власти. С самого начала ему ясно было, что это власть безбожная и антихристова. Когда некоторые горячие головы предлагали однажды во время Собора проект Пастырского послания, содержавшего в себе резкую характеристику большевиков, то он с своей не оставлявшей ни минуты сомнения смиренной простотой сказал: «Я не за себя боюсь. Поверьте, я готов и рад буду потерпеть, когда нужно. Но я отвечаю за других, и поэтому не нужно никаких вызовов».

Вот эта забота о других, о Церкви заставляла его напрягать все свое терпение и других побуждать к тому, чтобы во имя главной и единственной цели – спасения Русской Православной Церкви, соблюдения ее в незапятнанной чистоте от всяких духовных соблазнов – поступиться всем внешним, все перетерпеть, жертвовать ореолом собственной личности, – словом, все и самого себя отдать в жертву Церкви.

Вот другая основная черта деятельности Патриарха, которую мы должны иметь в виду, чтобы уразуметь смысл его крестного подвига.

Ибо поистине он был мучеником за все годы своего служения. Его любящее сердце разрывалось за каждого иерарха, за каждого священника, которого постигало гонение. Еще сильнее он болел душой из-за волн соблазна, которые захлестывали Церковь и под которые подпадали слабые. Он напрягал все силы своего кроткого и миролюбивого духа, чтобы удержать Церковь от раскола, удовлетворить по возможности самолюбие уступчивостью, которая имела, однако, своими пределами непреложные основания канонов.

Все это не помогло в столкновении с врагами Церкви, иудами вроде Красницкого и его присных. В борьбе против изъятия церковных ценностей, сопровождавшегося кощунством, Патриарх принял на себя всю ответственность, чтобы защитить других, и в результате был заточен в тюрьму.

Всем памятен этот тяжелый и в то же время славный период жизни Русской Церкви, с казнью исповедника Церкви священномученика митрополита Вениамина. В то же время «живая» или, иначе, лживая, как ее назвал Патриарх, церковь торжествовала свою победу. Ряд епископов и священников не устояли перед соблазном и опасностью и перешли в ее ряды, а упорствующие заточались в тюрьмы и ссылались на медленную смерть. Наконец, самозванный собор живоцерковников заочно осудил Патриарха и лишил его сана.

Пребывание Патриарха в заключении было бы, вероятно, для него лично отдыхом, несмотря на тяжелые материальные условия, в которые он был поставлен, но святой Тихон продолжал болеть душой за Церковь, за паству без пастыря.