Святочный сон
Шрифт:
– Капусты кислой наложить или морковку натереть! Тащите баранье сало, помогает. Если пойдут волдыри, ржаное тесто хорошо прикладывать. Можно еще яйцом взбитым намазать, где не сильно обожжено. А для рук лучше всего, - она понизила голос, - переведи ему, Сонюшка, помочиться на них и дать обсохнуть.
Девушки прыснули, а Биби брезгливо поморщилась. Однако Марья Власьевна скоро привела всех в чувство:
– Чего пялитесь? Немедля исполнять!
Девицы тотчас умчались на кухню. Соня не стала ничего переводить. Она помогла Дювалю подняться
– Соня, - заговорил по-русски Дюваль, - мне необходимо покинуть ваш дом. Я готов объясниться...
– Не прежде чем я наложу повязки, иначе останутся шрамы. У меня есть отменный бальзам. Снимите рубаху, надобно осмотреть вас.
Дюваль подчинился. Он невольно охнул, задев больное место, и Соне пришлось ему помочь.
– Я пошлю за доктором, - с трудом выговорила молодая женщина, осмотрев раны на его сильных плечах. Она насилу удержалась, чтобы не расплакаться от нестерпимой жалости к мужественному человеку.
– Не надобно доктора. Право, бывало и хуже...
– храбрился Дюваль, но силы его определенно были на исходе.
Он молча перенес промывание ран и наложение мазей и повязок. Соня осторожно смазала своим волшебным бальзамом ожоги на лице и руках мнимого француза. После она помогла ему лечь на кровати так, чтобы не сбились повязки, и уже готовилась уйти, как Дюваль вдруг нарушил молчание:
– Софья Васильевна, вы единственный человек в этом доме, кому я могу довериться... Выслушайте меня.
– Не теперь, - умоляюще посмотрела на него Соня и легонько приложила пальцы к его губам.
– Вам следует непременно поспать. Вот когда восстановите силы, тогда и поговорим.
Она поспешила уйти. Запершись в своей комнате, бросилась к заветной тетради.
"Я боюсь узнать правду! Боюсь разрушить то, что связывает нас теперь с этим загадочным человеком. Он сказал, что доверяет мне. Боже милосердный, как мне хочется ему верить! Искала допросить его, вытянуть все секреты, а когда он сам решился открыться, я бегу! Мне страшно. Дурные предчувствия терзают меня беспрестанно. Вспоминается рождественский сон.
Он спас меня и детей. Он пострадал за людей. Возможно ли ему не верить? Я видела его в беде, этого ли не довольно? Однако он тщился открыть свою тайну, а я позорно бежала... Я знаю, как скоро Дюваль снимет свою маску, я потеряю его навсегда. Ничего нельзя будет изменить! И вот теперь я оттягиваю этот миг, сколь хватит духа не слышать мольбы раненого и беспомощного человека. Любимого человека..."
– Я не еду в Собрание, - вновь заявила Соня, прощаясь с Аргамаковой.
– Не дури, матушка!
– тотчас обрушилась на нее Марья Власьевна.
– Право, Марья Власьевна, мне надобно остаться, - сказала Соня твердо.
– Сашенька и Дюваль нуждаются в уходе, каково им будет без меня?
Аргамакова отступилась:
– Но к Мещерским я тебя беспременно вывезу,
С этим она оставила дом.
В Собрание Владимир уехал с Биби, чем неприятно удивил всех домашних.
Узнав об этом, Сашенька опять разрыдалась. Жизнь ее рушилась, как песчаный берег, размытый половодьем. Прелестный костюм турчанки, купленный во французском магазине для этого бала, напоминал о несбывшихся надеждах. Но что было делать? Тошнота усилилась, слабость охватила все члены, шевелиться не стало сил. Пожар в балагане вовсе подкосил слабую натуру Сашеньки. И еще очередное объяснение с Владимиром...
Супруг счел причиной болезни Сашеньки разыгравшееся воображение. Он положительно не хотел прощать ей беспокойство за Дюваля. И даже забота о детях, напуганных, потрясенных пережитым, не объединила супругов. Владимир зашел попрощаться перед балом, но казался холодным и далеким. Разве Сашенька могла открыться ему? А как хотелось поделиться предположениями! Обрадуется ли теперь этот, такой чужой, Владимир? Было ли родство душ? Не приснилось ли ей счастье с любимым, их тихое семейное счастье? Ах, зачем они покинули имение, приехали в Москву, полную искушений? Права была Соня, когда отговаривала их ехать. Не для семейной жизни такое существование! Рассеяние и соблазн...
Покуда Сашенька придавалась печальным размышлениям, Владимир скучал на балу. Он не желал себе признаваться, что поехал только из упрямства и своеволия. С Биби ему было скучно. Одно дело, игра в легкий флирт на глазах этих влюбленных дур, другое дело - остаться с Биби наедине и слушать ее вздор. Однако беззаботная дама тотчас упорхнула танцевать с каким-то адъютантом.
– Проклятье, - выругался Владимир сквозь зубы, заметив, что к нему торопливо приближается Амалия, наряженная еврейкой.
Амалию сопровождал странный господин в шальварах и остроносых туфлях. Он был закутан в восточное покрывало, лицо скрыто под маской. Однако Владимиру не составило труда догадаться, кто следовал тенью за госпожой Штерич. Это был Турчанинов.
– Мой дорогой, как давно я не видела тебя! Неужели ты один нынче? Что сделалось с твоей прекрасной супружницей?
– посыпала Амалия вопросами.
- Она нездорова, - холодно ответил Владимир, не желая вступать в долгие беседы.
Однако Амалия как раз желала. Она присела на софу и веером указала место рядом с собой. Владимир невольно подчинился. Турчанинов встал чуть поодаль.
– Ты один?
– с нарочитой небрежностью спросила Амалия, обмахиваясь веером из перьев.
– Помилуй, Амалия, потащился бы я на этот скучный бал, кабы не нужда?
– слукавил Владимир.
– Мадам Бурцева непременно желала выехать.
– Ах, мадам Бурцева!
– многозначительно произнесла Штерич, внимательно взглянув на Мартынова.
– Ее история наделала шуму в Москве. Что, она так хороша, как сказывают?
Владимир небрежно пожал плечами.
– Суди сама, она идет сюда.