Святополк II. Своя кровь
Шрифт:
Работа продолжалась до темноты, но и после захода солнца ополченцы копошились возле рва, лишая осажденных сна и покоя.
Наутро глазам Стародубцев предстал настил из бревен и сушняка, опоясывающий почти половину городской стены. Несколько отчаянных парней задержались возле него.
Показался дымок, за ним другой. Язычки пламени весело лизнули сушняк, и затрещал, начиная свой разговор, огонь.
Со стены полетели стрелы. Один парень взмахнул руками, упал на хворост, но двум другим повезло. Прикрывавшие их стрелки ответили стародубцам. Большинство среди них были торки и берендеи, которые не забыли еще своих степных
Глядя на зрелище начинающегося пожара, князья еле сдерживали радостное нетерпение.
– Уж если это не заставит их дрогнуть, тогда будем стоять до последнего, пока все они не изнемогут и сами не выдадут нам Святославича!
– шептал Владимир.
Святополк помалкивал. Он еще никогда не сжигал городов и предпочел бы долгую и не такую кровавую осаду. Потерпеть еще седмицу-другую - люди сами и сдадутся. Они наверняка уже подъели все припасы. Но Мономах не хотел больше ждать.
Возле городских ворот огонь еле тлел, не спеша набрасываться, но чуть в стороне пламя уже лизало городскую стену. Темный дым поднимался клубами, выедал горожанам глаза, мешая подобраться поближе и залить его водой. В самом городе дымки начинающихся пожаров почти растаяли, но торки продолжали обстрел.
Два дня без малого горела стена Стародуба. Город уже занимался в двух местах, и союзные полки уже изготовились на последний приступ, когда с надвратной башни опять запел рог.
Послами на сей раз были четверо - епископ стародубский, двое городских старейшин и боярин, которого Владимир Мономах признал сразу, хотя не смог вспомнить его имени. Он приходил к нему два года назад в числе тех, кто требовал отдать Чернигов Олегу. Значит, эти люди пришли не только от имени Стародуба.
Речь повел епископ, благообразный старец с изможденным лицом и тонким усталым голосом. Осенивши себя крестным знамением, он слегка поклонился князьям.
– Слово от князя Олега Святославича Черниговского братьям его великому князю Святополку Изяславичу Киевскому и князю переяславльскому Владимиру Всеволодовичу!
– провозгласил он. Боярин, бросив по сторонам недобрый взгляд, боком шагнул вперед и резко, словно метал нож, протянул стоявшему впереди Владимиру свиток, скрепленный восковой печатью. Воск был простой, из церковной свечи, и Мономах внутренне улыбнулся - либо Стародуб столь беден, что не нашлось для княжеской печати красного, либо писалось в великой спешке. Он сломал печать.
«Князь, - стояло там, - градские люди изнемогли от глада и ран, огня и дыма. Дабы не чинить большего зла, готов выйти из города, ежели ты дашь мне мир и позволишь уйти беспреиятственно в какую ни есть волость. А коли нет твоего на то согласия и мира ты не даешь, то будем стоять и биться насмерть, а там как Бог рассудит».
– Мира запросил, - с удовольствием
– Смирился Святославич… Что ж, паче брата нашего не любя усобицы, готов я и брат мой князь киевский Святополк дать ему мир. Так и передайте Олегу, чтоб вышел от из града с людьми своими да к нам прибыл на суд и совет. Здесь его ждать будем!
– Да хранит вас Господь, князья!
– с чувством перекрестился священник. Он уже повернулся, чтобы уйти, но боярин шагнул вперед, занимая его место.
– Князь мой, Олег Святославич, - отрывисто заговорил он, глядя Владимиру Мономаху в глаза, - повелел передать, чтобы князья крест целовали, что пообещают ему мир и дадут из города выйти невредимому. А иначе он не выступит!
Олег Святославич их боялся! Святополк расправил плечи, Владимир заулыбался, даже Давид Игоревич стал будто выше ростом. Князья переглянулись, и Владимир Мономах с чувством промолвил:
– Готов поклясться, что не причиню зла брату моему Олегу, коли предстанет он предо мной с открытым сердцем. И да будет мне Господь судией, коли нарушу клятву.
Он медленно перекрестился. Священник вернулся к князьям, и Владимир, преклонив колено, поцеловал его крест. Святополк и Давид Игоревич с Ярославом один за другим приложились тоже.
На другой день ворота Стародуба отворились, и из них вышел Олег Святославич с небольшой дружиной.
Князья-союзники ждали его между валами в том самом доме, который определил для себя на постой Мономах. Полки притихли; город, где еще дымились кровли домов и угольными пятнами чернела часть стены, тоже. Только какая-то птаха беззаботно распевала в кустах.
Олег ехал молча, глядя прямо перед собой остановившимися, красными от бессонницы глазами. Он, казалось, похудел и осунулся, лицо его обветрелось, на висках яснее проступила седина, красивая когда-то борода была взлохмачена, но это был все еще тот самый благородный витязь. Дружина за его спиной тесно сомкнула ряды, лица у всех воинов были пустые, деревянные. Шагом проехав в распахнутые перед ним ворота, Олег дождался, пока его воины присоединятся к нему, и медленно спешился.
Бояре братьев ждали его на дворе, сами князья были в доме. Ни на кого не глядя, Олег плечом раздвинул их и тяжелыми шагами направился на встречу с князьями.
Святополк шумно перевел дух, увидев его на пороге. Владимир улыбнулся в усы. Давид Игоревич засопел, стиснув зубы, а молодой Ярослав лишь с любопытством уставился на мятежного князя, о котором столько успел наслышать.
Само собой разумелось, что речь должен вести великий князь киевский. Но первым заговорил Владимир Мономах, указывая на лавку:
– Здрав будь, брат. Проходи, садись.
Олег послушно сел, вздрогнув широкими плечами, когда хлопнула, закрываясь, дверь. В глазах его мелькнул и пропал страх. Нет, пока еще рано. Пока он свободен.
Владимир смотрел на двоюродного брата и сдерживал торжество. Тот, кто лишил его Чернигова, вынудив ехать в оскудевший Переяславль, ныне в полной его власти.
– Брат мой, Олег!
– заговорил Владимир.
– Почто ты жизнь свою загубил? Почто жил в беззаконии, поганых на Русь наводил, чужого стола добивался, а ныне и своего лишен! Подумай - за все дела неправедные рано или поздно придется каждому дать ответ перед Господом. Господь все зрит. Ныне он предал тебя в руки наши, сила твоя рассеяна, и сам ты изгой без угла и дома…