Святослав. Великий князь киевский
Шрифт:
А пока спор великого князя с Новгородом продолжался. Всеволод предложил им другого сына. Правда, всё это уже не волновало Святослава, ибо не имело к нему касательства. Он попытался забыть в объятиях Нежданы жестокое оскорбление, нанесённое ему новгородцами, и отдалился от отцовского двора, лелея обиду и ревность к тем, кто уже княжил, пусть даже в самых крохотных волостях.
И потому, наверное, он без особых надежд и ожиданий прибыл на очередной съезд князей в начале осени 1142 года.
Опять делили и перераспределяли столы.
Отец, видимо, почувствовал силу — его
Княжич сидел в это время рядом с младшими братьями, не ждал ничего для себя важного и потому слушал вполуха. Когда в сочетании с его именем прозвучало «Владимиро-Волынский», он не сразу сообразил, о чём идёт речь. Только услыхав чей-то злой, резкий выкрик: «Он слишком молод!», наконец осознал, что всё происходящее имеет отношение к нему.
— А не твоего ли господина Юрия Долгорукого отец в шесть лет в Суздале князем посадил? — раздался мощный голос Всеволода, и княжич догадался, что против выступает один из бояр могучего северного владыки.
Сторонники великого князя громко засмеялись.
— Пусть выйдет на круг! — прозвучал глухой старческий голос.
Святославу показалось, что он узнал Святополка Мстиславича, самого старого из двоюродных дедов со стороны матери.
— На круг! На круг! — подхватили доброжелательные голоса сторонников Всеволода.
Святослав вышел.
От волнения он не мог узнать никого из окружающих его князей. Усилием воли княжич взял себя в руки. Чутьё подсказало ему, что нужно поклониться.
Он так и сделал: поклонился большим поклоном, коснувшись рукой пола, и медленно выпрямился.
Гул одобрения пронёсся по гриднице.
— И в походы он уже хаживал, — опять, словно сквозь туман, различил он голос отца.
— Холост? — спросил боярин князя Долгорукого.
— Холост пока ещё, — ответил Всеволод.
— Обручён? — поинтересовался другой голос.
— Нет, — ответил кто-то из бояр отца.
— Это беда поправимая, — усмехнулся отец, — женим молодца, как же князю без княгинюшки!
– А то, глядишь, и забалует — кровь-то горячая.
– Куда горячей!
– хохотнул кто-то.
— Ну, некоторым и жена не помеха, — откровенно рассмеялся один из Мономаховичей.
Святослав с ужасом подумал, что отцовское беспутство ляжет на него несмываемым пятном и сейчас его с позором прогонят из круга. Но вместо этого под нарастающий смех, в котором было что-то жеребячье и похотливое, его одобрили...
И вот он ехал в свой первый город, на свой первый стол во главе дружины, и с ним десяток отцовских бояр. Одни останутся с ним на первое время во Владимире и, если захотят, навсегда свяжут свою судьбу с молодым князем Волынским. Другие, урядив все дела, вернутся в Киев...
Святослав ещё раз повторил с наслаждением: «Князь Святослав Всеволодович Волынский. Волынский... Волынский!»
Он вспомнил последний разговор с отцом перед отъездом.
«Первый год даю тебе на кормление. Полк твой звать на помощь не стану — обрасти мясом, набери воев, займись с молодыми. Бояр за все советы
С матерью он попрощался ласково. Она пролила слёзы, он обещал быть осторожным...
Труднее всего было расстаться с Нежданой. Девушка так рыдала, так убивалась, что Святослав наконец пригрозил: «Вот запомню тебя такой, распухшей от слёз, мокрой, красноносой, и разлюблю...»
Владимир-Волынский встретил нового князя глухим колокольным звоном, небольшой толпой горожан с хлебом-солью, галочьим криком. Богатый и независимый город явственно давал понять, что молодой князь из Ольговичей ему не по сердцу. «Даже ковра красного не постелили», — с досадой и обидой подумал Святослав. Зато природа распорядилась по-своему: обильным листопадом бросила под ноги золотой ковёр невиданной красы.
Волынские бояре на первый пир пришли разряженные так, что Святослав в своём новом одеянии, подаренном отцом, выглядел среди них едва ли не самым захудалым.
Бросалось сглаза обилие польской одежды, непривычней, но очень красивой и короткой, что, как отметил про себя князь, удобно и для пира, и для боя.
И жёны боярские чем-то неуловимым отличались от киевских да черниговских. Впрочем, так оно и должно было быть — в каждой земле свои обычаи, свои привычки, своё понятие о красоте.
Святослав пил мало, всё больше вглядывался в лица и повторял про себя, стараясь запомнить: «Басаёнок, Ковень, Стефан...» Своих ближних бояр он посадил по правую руку от себя, не в конце стола, но и не вверху его. Рядом с ним сидели лишь боярин Вексич, внук старого воеводы, приставленный к Святославу великим князем в качестве то ли наставника, то ли посадника, и князь Холмский, который приходился ему троюродным племянником, хотя и был на добрых десять лет старше.
Уже после третьей чарки волынцы принялись поучать его. Он слушал, согласно кивал головой и улыбался всем светло.
Перед сном Святослав попытался привести в порядок свои впечатления — ему казалось, что на пиру он ничего толком не заметил, не запомнил. Однако здесь, лёжа в тёмной опочивальне, он стал вспоминать подробности, которые там прошли мимо его сознания, а сейчас вдруг возникали из памяти, расползались и обрастали ещё более незначительными деталями.
Боярин Басаёнок не стал пользоваться новинкой — золочёными византийскими вильцами для мяса, а брал куски жирной свинины руками, ловко отрезал кинжалом у самых губ, ел, чавкал, как последний смерд, и запивал всё огромными глотками вина. Рядом с ним сидела его жена, невысокая, худенькая красивая женщина с бледно-прозрачной кожей, на которой алыми пятнами выделялись нарумяненные щёки и чернели насурьмлённые брови. Она едва притрагивалась к еде и ничего не пила. Святославу вдруг представилось, как, вернувшись домой, навалится на болезненную жену всей своей брюхатой тушей боярин и как она терпеливо будет сносить его ласки...