Святой дьявол - Распутин и женщины
Шрифт:
У него была привычка повторять последнее слово дважды.
– Я приду, - с этими словами я ушла.
* * *
В субботу вечером в назначенное время я позвонила в дверь квартиры Распутина. Открыла горничная Дуня и крайне неприветливо заявила, что Григория Ефимовича нет дома.
– Этого не может быть, - возразила я.
– Он сам мне сказал, чтобы я приходила в это время!
Дуня смерила меня исподлобья недоверчивым взглядом, но все-таки впустила в прихожую, где уже весь гардероб был увешан дорогими шубами; так же, как и в первый раз горничная не позволила мне раздеться здесь,
– Ага, и самовар тоже, - подумала я.
– Такой же огромный, как у нас в людской, в деревне.
Открылась дверь, и в прихожую торопливо вошел Распутин. На нем была голубая выходная рубашка, бархатные штаны и до блеска начищенные сапоги.
– Значит ты пришла, моя душенька!
– сказал он, подошел ко мне, положил руки на плечи и наклонился поцеловать меня. Я отстранилась.
– Григорий Ефимович, - сказала я раздраженно, - предупреждайте, пожалуйста, свою прислугу, если вы кого-нибудь приглашаете!
Распутин постарался привести меня в хорошее расположение духа.
– Ну, не сердись, моя душечка, зачем тебе сердиться из-за этой надутой бабы? Я уже не раз говорил этой противной особе, чтобы она не показывала гостям свое рыло. Правда, в этот раз я не сказал ей, что ты придешь, ну извини, моя душечка!
Он поцеловал меня и повел в прихожую. "Пойдем к ним!" - настаивал он, помогая раздеться. Вдруг он задумчиво посмотрел на меня и сказал:
– Но, возможно, будет лучше, если ты останешься одна, ты можешь сбежать, когда увидишь тех там, внутри!
– Если я захочу уйти, я и так сделаю это!
– сказала я.
– Правда, может возникнуть неловкость, так как я совсем не знакома с вашими дамами. Распутин нетерпеливо покачал головой.
– Достаточно того, что я знаю тебя! Ну, пойдем, моя душечка!
Крепко обняв меня, он ввел меня в столовую, подвел к столу и сказал:
– Ну, вот я привел ее сюда к вам, она меня любит!
Я поздоровалась и села на свободное место в дальнем конце стола. Распутин сел рядом, моя скованность постепенно проходила, и я начала внимательно разглядывать это странное общество.
Там было приблизительно десять дам, и среди них один-единственный молодой человек в пиджаке, чье хмурое лицо явно свидетельствовало, что его что-то серьезно заботит. Рядом с ним, глубоко утонув в кресле, сидела молодая беременная женщина в расстегнутой накидке; на лице странная бледность, большие светло-синие глаза, полные обреченности и мольбы, смотрели на Распутина. Это были супруги Пистолкорс, как я позднее узнала из нескольких брошенных вскользь замечаний. Муж пришел только потому, что не хотел отпускать супругу одну. Рядом с Александрой фон Пистолкорс сидела старая Головина; ее бледное увядшее лицо приятно тронуло меня своим спокойным благородством. Она вела себя как хозяйка, принимала гостей и поддерживала беседу.
Недалеко от нее, справа от Распутина, сидела красивая, хотя и не очень молодая, дама в роскошном туалете; рядом с молодым человеком - немного полная, грузная женщина в плохо сидевшем на ней сером платье. У нее
Рядом с ней сидела высокая, крупная дама неопределенного возраста, элегантная в глубоком трауре; так же, как и женщина в сером платье она молчала в течение всего вечера.
Ее соседка заинтересовала меня с самого начала: это была крупная, полная блондинка, некрасивая и к тому же безвкусно одетая, но привлекающая внимание ярко-красным чувственным ртом и возбужденно горевшими глазами. В ее лице было что-то противоречивое, обманчивое и в то же время соблазнительное. Такие лица можно встретить у испорченных женщин, спокойно и естественно отдающихся пороку, подобно тому, как другие принимают ванну и затем ложатся спать на очень мягкую перину. Этой гостьей была Анна Вырубова.
Сидевшая рядом с ней Муня Головина смотрела на меня своими мягкими, матовыми бледно-голубыми глазами чаще и дольше, чем другие посетительницы. На ней были светло-серое легкое шелковое платье и белая шляпка с фиалками; она выглядела маленькой и хрупкой, движения были неуверенны, а голос звучал очень тихо. В каждом взгляде, каждом слове сквозила покорность, трогательное смирение и полное подчинение воле Распутина, так что я невольно спросила себя: "Чем он это заслужил?"
Когда я затем посмотрела на Мунину соседку, я несколько минут не могла отвести взгляд от ее лица. Угрюмое, почти желтое, с большими удлиненными черными глазами, оно казалось почти безжизненным и при этом притягивало выражением тайной печали. Кожа была неестественно бледна, и поэтому на ней еще резче выделялись тонкие красные губы. Она сидела спокойно и безучастно, спрятав руки в горностаевой муфте. Это была "черногорка", великая княгиня Милица Николаевна.
После того как я села, Распутин принялся ухаживать за мной, пододвигая мне кушанья. На столе в большом беспорядке стояли роскошные торты и вазы с фруктами, рядом с горкой мятных лепешек и больших простых кренделей. В изящных вазах стояло варенье и тут же серая глиняная тарелка с ломтями черного хлеба и огурцами. Перед Распутиным стояла глубокая расписная тарелка с вареными яйцами и бутылка вина.
– Ну, пей же, пей, - сказал Распутин и отодвинул тарелку с яйцами. Тут же все дамы, блестя глазами, протянули к нему руки.
– Отец, одно яйцо, пожалуйста...
Особенно бросалось в глаза выражение нездорового нетерпения в глазах беременной дамы. Я смотрела на нее с удивлением, почти с испугом, так как все это казалось мне очень странным.
Распутин наклонился над столом, захватил рукой несколько яиц, очистил и вложил по яйцу в каждую протянутую руку. Оделив всех, он повернулся ко мне:
– Ты тоже хочешь яйцо?
Я отказалась, объяснив, что у меня нет аппетита; все удивленно посмотрели на меня, затем отвели глаза.