Святой дьявол - Распутин и женщины

Фюлёп-Миллер Рене

– Отец, успокойся!

Зазвонил телефон, Распутин подошел к аппарату. Вошла горничная Дуня, собрала тарелки и обратилась к молодой Головиной:

– Муня, унеси посуду на кухню.

Муня быстро встала и послушно взяла грязную посуду.

– Что за невоспитанность, так обращаться к кому-либо, - возмутилась старая Головина.
– Вы могли бы обратиться к моей дочери как полагается, по имени-отчеству!

– Но, мама, оставь, зачем...
– тихо прошептала Муня, вернувшись.

– Бог любит работу, - возвестила Лохтина.

– Ну да, ничего особенного, у меня как раз гости... Я пью чай...

говорил в трубку хозяин.

Лохтина неожиданно успокоилась, тихо соскользнула с дивана и отправилась в спальню. Распутин, только что вернувшийся в столовую, дал Муне знак последовать за ней. Быстрыми кошачьими шагами Муня проскользнула мимо сидевших на диване дам за Лохтиной. Та вдруг остановилась у дверей спальни, повернулась и высокомерно сказала Муне:

– Ты что, хочешь не пустить?

Она произнесла это так гордо и властно, что в эту минуту полностью забылась ее шутовская одежда и поведение вообще. Сам Распутин немного смутился, и его голос прозвучал иначе:

– Она не идет за тобой, она только хочет убрать мои рубашки!

– Я не интересуюсь новыми вещами, - презрительно бросила Лохтина. Мне нужна только твоя, твоя! Я сниму ее с тебя! Если я захочу, я возьму ее, и ты мне ее дашь! Но я должна посмотреть, что там!

Она кинулась в спальню, Муня в несколько прыжков, как кошка, пустилась за ней. Распутин пересек комнату и скрылся за дверьми, плотно прикрыв их за собой.

Немедленно вслед за этим начался яростный шум, слышно было, как что-то упало на пол и разбилось, затем удары по чему-то мягкому; все это заглушил нечеловеческий рев и визг. Крики становились все отчаяннее, наконец, распахнулась дверь, послышались шаги, и в столовую вбежала растрепанная, с разорванной вуалью Лохтина. Она что-то бессвязно кричала и размахивала руками.

В ту же минуту из спальни вышел Распутин, красный, весь в поту, он тяжело дышал. Сбоку, словно рыбка, скользнула Муня, что-то держа в руке, осторожно прошла мимо дам и, прерывисто дыша, села рядом с матерью. Лохтина увидела ее и тут же подбежала к столу, неожиданно остановилась, погрозила Муне обеими руками.

– Свинья!
– закричала она, все более возбуждаясь.
– Дрянь, свинья! Чудовище! Если ты его любишь, то должна бы знать, что ему нужно не это дерьмо, а драгоценные часы с рубинами, бриллиантами, изумрудами и янтарем! Такие, как я видела на Невском проспекте! Он должен их иметь, он должен их иметь! А эти дай сюда! Дай сюда! Их надо истолочь в ступе, истолочь в пыль и выбросить на помойку, в печку! О, ты его не любишь, несчастная, и ты собираешься со мной спорить!
– Мария быстро переложила какой-то маленький предмет из одной руки в другую. Это были золотые часы Распутина, подарок царя. В течение нескольких минут в комнате были слышны только крики, рев, проклятия и неприличные ругательства. Голоса Распутина и Лохтиной перемешались, перекрывали друг друга; дамы тем не менее сидели тихо и спокойно, как и прежде, только лица слегка побледнели, а у некоторых на щеках появился румянец. Лохтина сдалась первая, отпрянула от наступавшего на нее Распутина, подошла к дивану, бросилась на него и в изнеможении замолчала. Распутин, тяжело дыша, сел за стол и рукавом светло-голубой рубашки вытер пот, ручьями стекавший по лицу. В течение нескольких секунд стояла тишина, затем старая Головина дрожащим голосом обратилась к Лохтиной:

–

Разве это не бессовестно с вашей стороны, Ольга Владимировна? Когда вас нет, мы спокойно сидим и слушаем Григория Ефимовича, но как только вы появляетесь, начинаются скандалы и крики - все только по вашей вине. Мы даже не слышим голоса Григория Ефимовича!

– А кто из вас что-нибудь для него сделал?
– в ярости закричала Лохтина.
– Кто из вас восхваляет его? Кто любит больше, чем я? Кто отдает за него жизнь?
– Она снова принялась посылать Распутину воздушные поцелуи и шептать сумасшедшие, неприличные и едва различимые ласковые слова и признания.

Муня Головина принесла миску с жареной рыбой и, прежде чем поставить на стол, предложила Лохтиной. Та неожиданно успокоилась, взяла кусочек и строго сказала Муне:

– Ты знаешь, что виновата, Муня! Немедленно проси прощения!

Муня с робкой улыбкой поставила миску на стол, снова подошла к Лохтиной, встала перед ней на колени, поцеловала протянутую руку и поклонилась до земли.

– Ах, Марушка, - смущенно прошептала старая Головина, - почему ты это делаешь? Почему ты сердишь Григория Ефимовича?

Слегка побледнев, Муня покачала маленькой головкой и прошептала нежно, как всегда:

– Ну, мама, оставь, не говори об этом...

Распутин не сказал ни слова, и Муня стала всем накладывать рыбу из стоявшей перед ней миски.

Лохтина закрыла лицо и повернулась, словно что-то разглядывая на диване, и вдруг воскликнула, торжествующе улыбаясь:

– Ах, ну вот, теперь все ясно! Я вижу, там сидит дама в белом, ей вроде ни до чего нет дела, а под прикрытием своего высокообразованного супруга она совершила кражу...

Молодой человек в пиджаке покраснел и резко ответил:

– Я настоятельно прошу оставить в покое мою жену!

– Замолчи, несчастный!
– угрожающе завопила Лохтина.
– Как ты позволяешь себе разговаривать со мной?!

Старая Головина опять заметила:

– Но ведь вы сами мешаете нам слушать Григория Ефимовича!

Лохтина не ответила ей, потому что в этот момент почему-то опрокинулся стоявший у стены маленький столик с полной кастрюлей супа. Это произвело большой шум, все вздрогнули от испуга, беременная женщина задрожала всем телом и, бледная как смерть, в смущении огляделась.

Мария побежала за горничной, возникло некоторое замешательство, но все остались на своих местах, а уха тонкими желтыми ручейками быстро растекалась по паркету.

Лохтина спокойно поднялась, подошла к Распутину, обхватила его голову и принялась целовать, крича не переставая:

– А я спала с тобой, я спала с тобой!..

Когда он ее отталкивал, она отбегала, вставала у него за спиной так, чтобы его кулаки не достали ее, и просила его дать стакан вина.

– Ты ничего не получишь!
– коротко и твердо сказал Распутин.
– Если бы я только отделался от тебя, ненормальная, - продолжал он зло, - хоть бы ты уехала к этому сукину сыну Илиодору! Вы оба отошли от Церкви! Пусть я ослепну, если я хоть немного понимаю, что делают Ольга и Илиодор! Он отрекся от Церкви, считает меня величайшим злодеем, негодяем, развратником и соблазнителем, и Ольга из-за него довела себя до падения и все-таки видит во мне Бога Саваофа. Пусть меня убьют, если я хоть что-нибудь в этом смыслю!