Святой дьявол - Распутин и женщины
Шрифт:
– Ты слышала замечание Варнавы? Он завидует мне! Я не люблю эту хитрую лису.
Быстро, как только могла, я поспешила домой, у Елисеева купила различные продукты и мадеру, в ресторане заказала рыбные блюда, позвонила некоторым моим знакомым и спросила, не хотят ли они видеть Распутина.
Около семи часов вечера Григорий Ефимович действительно пришел ко мне вместе с адъютантом. Он был очень весел, его разговор, как обычно, перепрыгивал с одной темы на другую и часто соскальзывал к почти непонятным намекам. Он пристально посмотрел на всех, и взгляд его, казалось, проникал насквозь. Особенно пронизывающе
– У тебя хорошо, здесь отдыхает моя душа! У тебя нет никаких задних мыслей, и за это я люблю тебя. А этот, ты слышала? Он не любит меня, ах, как мало он меня любит!
В течение некоторого времени его взгляд был прикован к господину Е. и его жене. Этот господин Е. был когда-то помолвлен со мной, но об этом никто не знал; потом мы оба обзавелись семьями и чувствовали себя в браке очень счастливо. Тем не менее, Распутин неожиданно заявил мне, указывая на господина Е.:
– Когда-то вы любили друг друга, но из этого ничего не вышло. Но так и лучше, вы не подходите друг другу, а его теперешняя жена как раз для него.
Я была поражена таким удивительным замечанием, так как едва ли было возможно, чтобы он знал о моей прежней помолвке, о которой мы сами больше и не вспоминали.
После еды Распутин сразу же потребовал, чтобы я привезла цыган, и не хотел слушать никаких возражений. Господин Е., заметивший мое неловкое положение, предложил, чтобы мы сами поехали к цыганам, с чем Распутин охотно согласился. Вскоре наше общество отправилось к "Яру".
Там Распутина мгновенно узнали, и так как опасались скандала, какой уже однажды имел место, сообщили губернатору, пославшему в ресторан двух чиновников. Они появились очень скоро, вошли в наш зал и попросили разрешения присутствовать там, чтобы охранять Распутина от возможного нападения; вскоре после этого с той же целью появилось несколько полицейских, переодетых в штатское.
Тем временем начал выступление цыганский хор с известной певицей Настей Поляковой. Распутин тут же почувствовал себя вольно, заказал фрукты, кофе, печенье и шампанское.
Распутин мог выпить невероятно много. Любой другой через несколько минут свалился бы на пол без сознания, но у него только ярче заблестели глаза, лицо стало бледнее, а морщины глубже.
– Ну, - закричал он, - начинайте петь, ребята!
За ширмой, стоявшей в нашем зале, зазвучали две гитары и послышалось пение цыган. Распутин сидел молча и слушал, опустив голову.
– Настя, - наконец сказал он, - ты поешь так прекрасно, что за душу берешь.
– Затем он вдруг вскочил и глубоким звучным голосом вступил в пение.
– А теперь, Настя, - закричал он, - теперь давай выпьем стаканчик! Я люблю цыганские песни, и когда их слышу, мое сердце ликует от радости!
Настя отвечала ему коротко и нелюбезно и смотрела мрачно. Это бросилось мне в глаза, и я спросила кого-то из присутствовавших, почему цыганка настроена так враждебно к Распутину, на что мне ответили, что во время одного из последних визитов старца произошел крупный скандал, повлекший для хора неприятные последствия.
Невольно меня охватил страх, не дойдет ли опять до скандала, и я пожалела, что поехала вместе с Распутиным. Я подумывала, как бы встать и незаметно удалиться, но каким-то образом меня захватило общее настроение, и я осталась.
–
Его голос был полон страсти и огня, и он глубоко запал мне в память. Какая же первобытная сила была сокрыта в этом человеке!
Между тем наше общество заметно увеличилось: каждую минуту звонили знакомым, приглашали приехать, приходили другие ресторанные посетители и просили разрешения принять участие в пирушке. Когда богатые фабриканты К. узнали, что я тоже здесь, они принялись меня умолять представить их старцу. Несколько англичан, прибывших в Россию с военной миссией, настойчиво просили разрешения увидеть Распутина. Когда им позволили, они тихо сели в углу и не сводили глаз с Григория Ефимовича. После того как наше общество увеличилось приблизительно на тридцать человек, кто-то предложил поехать в "Стрельну", и мы отправились туда. Кто-то из нашей компании хотел заплатить по счету, но официант ответил, что чиновники губернатора уже все оплатили.
В "Стрельне" нам предложили большой отдельный зал с окнами в зимний сад. Вскоре публика узнала, что в нашем зале находится Распутин, люди залезали на пальмы в зимнем саду, чтобы заглянуть в окна. Между тем вино у нас лилось рекой, и Распутин велел принести несколько бутылок шампанского для хора.
Цыгане встретили шампанское радостными криками: "Выпьем же за Гришу, Гришу дорогого!" Хор постепенно пьянел, начинал песню, тут же обрывал ее, раздавался громкий смех.
Распутин чувствовал себя в своей тарелке: когда звучала русская плясовая, он, как одержимый, вихрем носился по залу, его темные волосы и длинная борода мотались из стороны в сторону. Ноги в высоких тяжелых сапогах двигались с удивительной легкостью, и казалось, что вино умножает его силы. Время от времени он издавал дикий вопль, хватал какую-нибудь цыганку и танцевал с ней.
Между тем в зал вошли два офицера, которых сначала никто не заметил. Один сел рядом со мной, посмотрел на плясавшего Григория Ефимовича и заметил:
– И что, собственно, находят в нем! Ведь это же просто стыд! Пляшет пьяный мужик, а все смотрят на него, как будто это святой! И о чем только думают женщины, когда так вешаются на него?
– Взглядом, полным ненависти, он следил за каждым движением Распутина.
Вскоре забрезжил рассвет, пришло время закрывать ресторан. Мы все поднялись и собрались уходить, и снова выяснилось, что и здесь по счету уже оплатили чиновники губернатора.
Мы поехали в другой ресторан далеко за городом, где разместились в большом саду, в беседке, окруженной сиренью. После душной "Стрельны" теплый весенний воздух был приятен вдвойне, тем более, что уже всходило солнце и запели птицы.
– Как славно-то! Что за красота!
– сказал Распутин, усаживаясь и заказывая черный кофе, чай и ликер.
Оба незнакомых офицера также последовали сюда за нами и теперь тихо перешептывались. Наконец это заметили полицейские и вежливо осведомились, кто эти господа; когда выяснилось, что никто их не знает, полицейские потребовали, чтобы офицеры удалились. Те запротестовали, начался спор и вдруг прозвучал выстрел.