Святой патриарх
Шрифт:
Несчастные обвинялись в тяжком для «казака в поле» преступлении. Тренька Порядин — так звали молодого казака — нынешней ночью стерёг на войсковом лугу казацких коней. Когда же дозорные казаки обходили ночью войсковой табун и проверяли варту, то застали Треньку Порядина с этой девушкой, с Палагой Юдиной, с соседнего хутора. А по казацкому обычаю, «казак в поле» за сношение с бабой подвергался смертной казни: «в куль да в воду», притом вместе с бабой, если она поймана, и вдобавок — с котом, который бы их царапал в куле.
Когда вины несчастных
— Вершите, атаманы-молодцы! в куль да в воду! Говоря это, он не сводил глаз с трепетавшей девушки.
В его душе вдруг встал другой милый образ, так бесчеловечно погубленный им. За что? за чью вину? И уже никогда, никогда этот милый образ не явится ему наяву, как он часто является ему во сне и терзает его душу поздним, напрасным раскаяньем. И его разом охватила такая тоска, такая душевная мука, что он сам, кажется, охотно бы пошёл в этот куль и в воду…
— В куль да в воду! — повторили голоса в кругу, иные видимо неохотно.
Осуждённый посмотрел в глаза своему атаману таким взглядом, что даже Разин смутился.
— Тебя, вора, в куль да в воду! — глухо произнёс осуждённый. — Ты не по закону жил с персицкою княжной, бусурманкой, а Палага — моя законная невеста…
Глухой ропот пронёсся как ветер по майдану. Разин страшно побледнел и пошатнулся, словно бы от удара. Слёзы и судороги сдавили ему горло…
— Он прав… он прав, братцы! — рыдая говорил он. — Вяжите меня в куль… я не отец вам… я не жилец на этом свете… Ох, смерть моя!.. вяжите меня!..
Разин упал на колени и положил бунчук на землю.
— Простите меня, братцы! — И он кланялся в землю. — А теперь вяжите… вот мои руки… в куль да в воду!..
Он говорил точно в бреду. Весь майдан онемел от ужаса…
Наконец некоторые из казаков опомнились, бросились к своему атаману, подняли его…
— Батюшка! отец наш! не покидай нас, сирот твоих, — умоляли они его, — без тебя мы пропали.
Стон прошёл по всему майдану. Разина обступили, целовали его руки, плакали… Плакал и он… В плаче этом слышалось глубокое отчаяние.
Но потом он быстро подошёл к осуждённому и горячо обнял его:
— Прости меня, Тренюшка! прости, родной мой! И ты меня прости, Палагеюшка!
Он поклонился девушке в землю. Та бледная, всё ещё растерянная и трепещущая от ужасного над нею и её возлюбленным приговора, силилась поднять валявшегося в её ногах страшного атамана.
— Прости! прости меня! — повторил Разин. — За твой девичий стыд! за моё окаянство — прости!
— Бог всех простит! Бог всех простит! — раздались отдельные голоса на майдане, а за ними в один голос закричало всё войско: — Бог всех простит! Бог всех простит!
Эта картина, полная глубокого драматизма, произвела сильное впечатление на запорожцев.
В конце концов, осуждённые были помилованы и как почётные гости посажены в круге, а ни в чём не повинный кот, выпущенный из куля, с сердитым
XXV. Жена Разина
Посольство Брюховецкого к Разину, как известно, ни к чему не привело. Гетман правобережной Украины, Дорошенко, в несколько недель покорил под свою власть всю левобережную Украину, и Брюховецкий своею же чернью — «голотою» — в несколько минут был забит палками и ружейными прикладами, «как бешеная собака», по выражению летописца[125].
Разину предстояло действовать одному с своими казаками.
Наступал 1669 год. Дон вскрылся рано. Надо было думать о походе.
Вдруг однажды под вечер разинские молодцы, которые ловили в Дону, ниже Кагальника, рыбу, заметили лодку, которая осторожно, среди густых тальников и видимо крадучись пробиралась к казацкому стану. Ловцы настигли её и увидели, что в ней сидит женщина. На оклик сначала ответа из лодки не последовало, и лодка продолжала спешить к острову.
— Остановись, каюк, стрелять будем! — закричал один из ловцов и выстрелил по подозрительному каюку.
После выстрела каюк остановился. Ловцы подплыли ближе: в каюке находилась только одна женщина средних лет, по-видимому, казачка.
— Ты кто такая и откель? — спросили ловцы.
— Сами видите, атаманы-молодцы, что я казачка и еду из Черкасского, — смело и даже гордо отвечала неизвестная женщина.
— Видим, что не татарка, — улыбнулся один из ловцов, — а куда путь держишь?
— К атаману Степану Тимофеевичу Разину, — был ответ.
— О-го-го! — покачал головой тот же ловец. — Высоко, болезная, летаешь, а где-то сядешь!
— Сяду рядом с вашим батюшкой атаманом! — гордо отвечала казачка.
— Не погневайся, молода-молодка, — заметил другой ловец, постарше, — в наш городок ваш брат, баба, и ногой ступить не может; а то зараз кесим башка!
— Што так строго? — презрительно улыбнулась смелая казачка.
— А так — у нас закон таков; чтоб бабьятиной и не пахло, — отвечал младший ловец.
— Что ж — али баба псиной пахнет? — презрительно пожала плечами казачка.
— Псиной не псиной, а припахивает.
Этот дерзкий отзыв взорвал казачку: она вспыхнула и замахнулась веслом, чтоб ударить обидчика. Тот едва увернулся.
— О! да она и в самом деле с запашком! — засмеялся он.
— Прочь, вислоухие! — закричала вне себя казачка. — Мне не до вас, сволочь! Мне спешка, видеть атамана; а задержите меня — завтра ж вас в куль да в воду!
Она торопливо сняла с своей руки перстень с бирюзой и подала старшему ловцу.
— На! зараз же покажь этот перстень атаману, — мне ждать неколи, а ему и того меньше! — сказала она повелительно.