Святой патриарх
Шрифт:
— Слышал! — нетерпеливо перебил докладчика Алексей Михайлович. — Ну?
Дьяк продолжал чтение:
— «Милосердный царь государь, пощади сирот своих, покажи милость, не помори сирот своих напрасною смертию, вели нам, сиротам своим, по-прежнему покупати у русских людей топоры и ножи и котлы, чтоб мы сироты твои государевы в конец не погинули и с студи и с босоты и наготы не померли, впредь бы твоего государева ясаку не отстали. Царь государь, смилуйся, пожалуй».
Алмаз Иванов кончил и вытер вспотевший лоб ширинкой.
— Ну, слава Богу! — сказал он, зевая и крестя рот рукой, «чтоб зевотой не вошёл в рот и в утробу нечистый». — Передай челобитье в думу: коли буду сидеть с бояры, тогда разберу и указ учиню. А теперь пойду на крыльцо: там, чаю, стольники заждались мово купанья. Да на их счастье и день тёплый выдался.
И царь двинулся на крыльцо.
У крыльца уже давно толпилась дворская челядь — стольники, стряпчие, дворяне московские и жильцы. На самом же крыльце, на площадке, имели право дожидаться только бояре, думные люди и другая знать.
Появление царя вызвало бурю поклонов, земных и поясных. Всё заколыхалось, сдержанно кашляло, робко сморкалось «в персты», по «Домострою», «вежливенько, дабы не рычать носами»[119].
После скучного доклада лицо «тишайшего» просияло при виде порядочной группы стольников, стоявших в стороне от прочих. Это были те, за которыми числилась провинка: они опоздали к утреннему царскому «смотру» — к выходу. Их и ожидало купанье в пруду.
— Ну, Алмаз, вели начинать действо, — обратился государь к Алмазу Иванову.
Последний подал знак жильцам, которые стояли около провинившихся стольников: это были «купальные».
«Купальные» подхватили под руки стоявшего впереди молодого стольника, высокого и стройного, и повели к «ердани» — к купальной открытой сени.
— Многая лета великому государю! — едва успел крикнуть стольник, как «купальные» толкнули его в пруд «прямо мордой».
Стольник скрылся под водой, но через несколько секунд вынырнул и, ловко держась на воде, клал поклоны, ударяя лбом о поверхность воды.
— Ай да ловок Еремей! — послышались одобрительные возгласы среди бояр. — И на воде великому государю челом бьёт.
— И точно ловок! ах, язва!
А стольник, видя произведённый им эффект, поднял правую руку и возгласил:
— Спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние твоё! Победы благоверному государю нашему Алексею Михайловичу на супротивныя даруяй…
— Ах, язва! и вода ево не берёт.
Алексею Михайловичу, видимо, понравились проделки стольника.
— Похваляю, похваляю, Еремей! — милостиво улыбался он.
Еремей вышел из воды и, оставляя за собою мокрый след и низко кланяясь, приближался к царю. Тот пожаловал ловкого стольника к руке.
— Похваляю, похваляю, — продолжал Алексей Михайлович, — жалую тебя двумя обедами.
Все с завистью смотрели на счастливца:
Между тем «купальные» тащили уже другую жертву царской потехи. Это был старенький, сухенький и тщедушный стольничишко, которому плохо везло по службе. Он никогда не опаздывал к царскому смотру потому, что, с одной стороны, был холопски усерден к службе и верен, «аки пёс», с другой — он боялся воды, так как во всю свою жизнь не купался, предпочитая холодной речной воде паровую баню с веником; но сегодня, на беду, опоздал, за своею глухотою не расслышав боя часов на одной из кремлёвских колоколен.
Он весь дрожал со страху, крестился и жалобно просил:
— Царь государь! смилуйся, пожалуй! я отродясь не плавал… я немощен… у меня утин в хребте…
Это тешило «тишайшего», и он смеялся, а бояре вторили ему почтительным ржанием.
«Купальные», подстрекаемые общим весельем, взяли свою жертву за ноги и за руки и, раскачав в воздухе, бросили далеко в пруд. Тщедушное тело бултыхнуло в воду и пошло ко дну. На поверхности всплыли пузыри…
Ждут, а он не показывается. Ещё ждут — нет его, только пузыри вскакивают.
— Ишь, старый, словно тебе выхухоль в воде живёт, — слышалось меж боярами.
— Что выхухоль! настоящий соболь…
А соболя всё нет. Алексей Михайлович начинает тревожиться.
— Он шутит, государь, — успокоивают его бояре, — ишь проказник!
Но проказника всё нет — и вода в пруду сравнялась — гладко, как зеркало.
— Ищите его! вымайте из воды! — тревожно заговорил государь. — Ох, Господи!
Все засуетились, но никто не смел броситься в воду. Слышались только возгласы, оханья. Все столпились у пруда, разводили руками, топтались на месте, как овцы…
Вдруг кто-то протискивается сквозь толпу, крестится и с размаху бросается в пруд.
— Еремей! Еремей Васильевич Сухово! — послышались радостные голоса.
Это был действительно он. Смельчак быстро доплыл до того места, где скрылся под водою старенький стольник, и нырнул. Через несколько секунд он вынырнул, держа в одной руке за шиворот утопленника и поддерживая его беспомощную лысую голову над водою, и скоро достиг «средины».
— Не клади на земь! не клади! — послышались возгласы.
— Дайте охабень! на охабени качайте! отойдёт!
— Ах, Господи! ах, Господи! — повторял Алексей Михайлович, глядя на посиневшее лицо утопленника.
Несчастного положили на охабень, качали шибко, сильно. Жалкое маленькое тело в мокрой одежде беспомощно перекатывалось по охабню, руки и ноги болтались как плети, посиневшее лицо как бы о чём-то просило…
Но его так и не откачали…
XXIII. Роковое пожатие руки