Святой
Шрифт:
Два копа - один белый, второй - чернокожий, оба молодые, казались слишком рады тому, что остановили ее. По всему городу сновала мафия, насильники и убийцы, а офицер Феррелл и офицер Хэмптон не могли перестать гладить себя по головке за то, что поймали пятнадцатилетнего угонщика.
– Мы позвонили твоей маме, - сказал офицер Хэмптон, подмигивая ей.
– О, нет, только не маме.
– Она встретит нас в участке, - добавил офицер Феррелл.
– Участке? Нам нужно ехать в участок?
– Безусловно.
– Офицер Хэмптон махнул рукой, приказывая
– Туда мы и отвозим всех, кого арестовали.
– Арестовали?
Феррелл и Хэмптон усмехнулись, когда завели ее руки за спину и надели на запястья наручники. Холодный металл врезался в кожу. Она никогда не носила наручники. Их вес удивил ее. Она никогда не думала, что они будут такими тяжелыми и холодными.
Белый коп, Феррелл, положил руку на ее макушку и направил на заднее сиденье патрульной машины.
– Ты, девочка, - начал офицер Хэмптон, - имеешь право хранить молчание.
– Воспользуйся этим советом, девочка, - добавил офицер Феррелл, когда она поставила ноги в машину.
Элеонор посмотрела на его широкое, гладкое и высокомерное лицо.
– Не называйте меня девочкой.
Ее бравада закончилась, когда захлопнулась дверь. В одиночестве на заднем сидении патрульной машины ее начало трясти. Температура упала. Дождь промочил насквозь ее одежду и волосы. Ее кожа была липкой и холодной. Но не поэтому она не могла унять дрожь.
Как только они подъехали к участку, офицер Феррелл открыл дверцу и приказал ей выходить. Направившись к двери, в десяти ярдах от входа она заметила две фигуры, под зонтами. Одна принадлежала ее матери. Она где угодно узнает этот потрепанный розовый зонт. Мать стояла и наблюдала за ней, ее лицо было таким же мокрым от слез, как и лицо Элеонор от дождя. За ней, под черным зонтом, выглядывал кто-то еще. Высокий, суровый и наблюдательный, его взгляд следил за каждым ее шагом. Она подняла голову, не желая показывать ему свой страх и стыд. Что-то в ее виде должно быть забавляло его, потому что его взгляд метнулся к ее запястьям в наручниках, прежде чем посмотреть на нее с намеком на улыбку на губах. Офицер Хэмптон повел ее внутрь и усадил на пластиковый стул.
– Я могу увидеть маму?
– спросила она, пока офицер за столом делал ее фото, а второй начал печатать за компьютером.
– Скоро. Мы переведем тебя в комнату. Кто-нибудь придет поговорить с тобой.
– Мне нужен адвокат?
– спросила она, давным-давно узнав от отца, что в их мире слово на А имело волшебную силу.
– Ты можешь об этом поговорить с мамой, но позже, - ответил офицер Хэмптон, записывая что-то небрежно на планшете. Она задумалась, рисовал ли он динозавриков, пока его рука парила над листком. Все файлы и формы были тактикой запугивания. Они пятнадцать раз допросили ее в машине по дороге сюда, где она планировала угон. Девушка понимала, что они хотели добраться до ее отца и его гаража, но они не вытянут из нее никакой информации.
– Как долго мне придется носить
– Металл оков стучал по пластику стула и создавал такой звук, словно ногти скрипели по школьной доске.
– Через минуту мы их снимем, - ответил офицер Феррелл.
– Как только вспомню, куда положил ключи.
– Пойдем, Гонщица.
– Офицер Хэмптон щелкнул пальцами перед ее лицом.
– У нас есть для тебя комната.
Он аккуратно взял ее под локоть и провел по грязному бежевому коридору в комнату, где стояли только стол в центре и два стула.
– Вы собираетесь меня допрашивать?
– спросила Элеонор, садясь на стул.
– Простая дружеская беседа. Кто-нибудь скоро придет.
Он закрыл дверь и оставил ее наедине со страхами. «Успокойся», - приказала она себе. «Все будет хорошо. Папа узнает и приедет прямо сюда и скажет, что это он во всем виноват, это он попросил меня помочь ему, потому что он задолжал мафии много денег». Он никогда не позволит ей взять всю вину на себя. Она же его родная дочь, его единственный ребенок. Верно?
Но в глубине души она знала, что он не придет за ней.
Время текло так медленно, как замороженный мед из бутылки. Адреналин покинул ее тело, как только Элеонор почувствовала под страхом усталость. Ее голова пульсировала, запястья ныли. Она бы все отдала за то, чтобы выбраться из этих наручников и вытянуть руки.
В конце концов, ее подбородок упал на грудь. Она даже заснула на несколько минут.
Звук открывающейся двери предупредил, что в комнату кто-то входит. Она держала голову опущенной, а глаза закрытыми.
Что-то прикоснулось к ее рукам, закованным в наручники. Пальцы скользнули по ее ладони, приласкали запястья. Она услышала щелчок, и наручники слетели. В любой другой комнате, при любых других обстоятельствах, она бы насладилась прикосновением больших рук к ее холодной коже. Какой-то коп прикасался к ней так интимно, что ее начало тошнить.
Она услышала скрежет стула по полу и лязг наручников на столе.
Если она откроет глаза и поднимет голову, все начнется. Начнется все дерьмо. Допрос, расследование, обвинения... Ее глаза были стеной, и пока она не откроет их, мир будет за этой стеной. Но она не могла вечно прятаться.
Она открыла глаза, ожидая увидеть копа или адвоката, или даже маму.
Но нет, это был ее священник. Он молчал, не проронив ни слова. Она вытянула руки перед собой и начала растирать запястья. Это он прикасался к ее пальцам и растирал ее кожу, когда снял наручники, а не какой-то мерзкий коп.
Элеонор ненавидела тот факт, что втащила его в это дерьмо. Должно быть, мать позвонила ему в панике, после звонка копов ей. В любое время, когда случалось что-либо плохое, первому кому звонила мать - был отец Грег. Если бы она позвонила отцу Грегу, старый священник помолился бы с ней по телефону, посоветовал что-то и успокоил. Он никогда бы не вытащил себя из постели среди ночи, чтобы отправиться в полицейский участок. Но это сделал Сорен. Почему?