Святые сердца
Шрифт:
Зуана обводит взглядом грядки. Сильный характер. Среди растений тоже встречаются такие. Дождь, солнце, мороз, насекомые – им все нипочем, они растут и плодоносят, в то время как другие рядом с ними, выросшие из той же горсти семян, вянут и умирают. Ихто и следует беречь, с них брать побеги, а не замуровывать в четырех стенах, не давая размножаться.
– А юноша?
– Учитель музыки? К сожалению, о нем он не был столь откровенен. Но к тому времени у меня, хвала Господу, уже был другой источник информации. Похоже, любовь у них была нешуточная. Когда все открылось, разразился скандал, едва ли не драка, и молодого
– Вы много выяснили, – говорит Зуана, впечатленная помимо своей воли.
– В хорошей семье всегда найдется человек, который может разузнать все, что угодно, – пожимает плечами аббатиса. – Обнищавший приезжий в чужом городе поневоле тянется к друзьям, которые не жалеют денег, а юноша, покоривший сердце девушки из благородного дома, любит похвастать своей победой.
«Как хорошо она знает мужчин», – думает Зуана с восхищением. Но откуда? Она ведь никогда не была в таверне, не пила с мужчинами вина и, уж кончено, не заигрывала с ними, как и они с ней. А вот, поди ж ты, говорит о них так, словно впитала знание жизни с молоком матери. А может, в ее семье есть какойнибудь особый наследственный учебник, в котором все это написано, и она принесла его в монастырь в своем сундуке с приданым? Такую книжку надо хранить от пронырливых церковных проверяющих как зеницу ока.
– А что это за «друзья»? Те самые, что нашли ему место в Парме?
– Те самые, – немного рассеянно кивает аббатиса, так как ее внимание привлек какойто жучок или кусочек грязи, который она осторожно счищает со своей юбки. – Я бы раньше тебе обо всем рассказала, но мне не хотелось ставить под удар твои отношения с девушкой. К тому времени вы с ней так… сблизились, что я вопреки всему надеялась, что она передумает. В ту ночь я впутала тебя в это дело лишь потому, что не знала наверняка, как они между собой условились, и не могла следить за ней все время.
– Я сама должна была догадаться. Ведь это было так очевидно.
– Нет. Это был искусный обман. Я бы и сама ничего не заподозрила, если бы не знала.
– Меня больше заботило, как бы не пропал маковый сироп из бутылки в аптеке, – качает головой Зуана.
– Ты, как всегда, слишком строга к себе, Зуана. Ты заболела, а остальной общине вскружил голову карнавал. У тебя нет причин винить себя.
– Единственное, чего я не понимаю, – это почему он, потратив столько сил на то, чтобы найти ее и установить с ней связь, вдруг без малейших колебаний взял и все бросил.
Аббатиса срывает лист с куста чемерицы и мнет его в руке.
– Я же говорила: молодые люди вроде него озабочены лишь одним – собственными удовольствиями. Если бы все вышло, как он хотел, то он взял бы ее, попользовался и бросил. Мы должны благодарить Господа за то, что Ему было угодно позволить тебе спасти ее от нее самой.
Зуана вспоминает ту ночь на причале, черную воду вокруг, Серафину, которая, сидя в лодке, возилась с веревками, и себя, неподвижно стоявшую рядом и не пытавшуюся ее удержать. Аббатисато знала, что на том берегу ее никто не встретит. Значит, именно Зуана должна была не дать
– Мадонна Чиара, я должна вам коечто сказать.
– Нет, Зуана, я так не думаю, – говорит аббатиса и, бросив на землю лист, стирает его сок с ладони. – На мой взгляд, какой бы грех ты ни совершила, в ту ночь в ее келье ты расплатилась за него сполна. А если у тебя на душе есть еще какаянибудь тяжесть, иди с ней к отцу Ромеро.
По ее тону понятно, что тема закрыта. И все же так много концов не сходятся.
– А что будет теперь? С девушкой?
– Она принесет обеты и со временем станет уважаемой и достойной монахиней.
– А если она попрежнему не хочет?
– Не думаю, что она отважится на бунт. Не теперь.
И снова разговор подошел к концу, но Зуана опять мешкает.
– Меня беспокоит то, что она начала поститься сразу после болезни. Я…
– А меня беспокоит то, что она попрежнему отнимает столько времени у тебя и у всей общины, – резким голосом замечает аббатиса. – Чтобы успокоиться, ей необходимо смириться с тем, что она обычная послушница, и вкусить немного горечи наряду с остальными. Учитывая то, как она согрешила, это не слишком тяжелое наказание, и большого вреда оно ей не принесет. А о «нуждах» ее пусть заботится пока сестра Юмилиана.
Очевидный гнев аббатисы, а также то, что Зуане отказано в доступе к девушке, подтверждают: аббатиса видела или, по крайней мере, заподозрила чтото в ту ночь, на пристани. В знак повиновения Зуана склоняет голову. Ей хочется намекнуть, как Юмилиана рада обращению послушницы, но она понимает, что сейчас не время. Любая монахиня должна уметь принимать критику с тем же смирением, что и похвалу. «Тебе следовало бы позаботиться о своей душе, сестра Зуана». Слова Юмилианы снова всплывают в памяти. Быть может, они обе правы: слишком большую часть своего пути она прошла бок о бок с этой ветреной молодой особой. А ведь есть другие, которые больше нуждаются в ней.
– К тому же ты все равно будешь занята в лазарете с сестрой Магдаленой, – говорит аббатиса спокойнее. – Я даже выразить не могу, как ей повезло оказаться на твоем попечении, как нам всем повезло. – Она умолкает, крепко потирая руки. – Ох, как здесь холодно. У тебя, должно быть, вторая кожа выросла с такой работой. Думаю, я еще успею повидать сестру Федерику, до того как колокол прозвонит шестой час. Может, мы дойдем до второй галереи вместе?
Зуана складывает грабли и лопатку в мешок, и они вместе идут вдоль стены огорода.
– Вчера на собрании я говорила серьезно, Зуана, – на ходу продолжает аббатиса. – Ты любимая сестра нашей общины. Твой труд делает жизнь каждой из нас богаче. Так же как твое послушание и верность. – Она умолкает, словно обдумывая, что сказать, и продолжает: – Вот почему мне захотелось поделиться с тобой новостью, которую я получила, – тревожной новостью. Похоже, что епископ Палеотти из Болоньи разослал всем монастырям города приказ о запрете театральных представлений, дабы духовная жизнь монахинь не осквернялась соприкосновением со светской. А в Милане кардинал Борромео запретил монахиням перенимать у светских музыкантов их искусство и грозится изгнать из церкви все музыкальные инструменты, кроме органа.