Святыня
Шрифт:
— Первое, — он поднял указательный палец, — это деньги, которые были изначально у Менгеле, миллионы долларов. Но и миллионеры доступны сыску. А значит, второе, — средний палец Джея распрямился, встав рядом с указательным, — он располагал информацией насчет других нацистов, насчет состояний, спрятанных под Берлином, насчет всевозможных медицинских открытий, которые ему удалось сделать во время его опытов с евреями в качестве морских свинок, и информацией этой пользовались правительства разных стран, включая и наше собственное правительство, официально занимавшееся его поисками.
Подняв
— Ну а третье преимущество?
— Ах да, третье… Третье его преимущество заключается в том, что его никогда не искал я. Потому что от Джея Бекера еще никому не удавалось скрыться. Теперь же, когда я обучил тебя, о мой юный гасконец Д'Артаньян, никому не удастся скрыться и от Патрика Кензи!
— Благодарю тебя, Атос.
Взмахнув в воздухе рукой, он наклонил голову в полупоклоне.
Джей Бекер. Никто на свете не мог соперничать с ним в элегантности.
Да, Джей Бекер, думал я, когда вагон метро вырвался из туннеля на бледно-зеленый свет Центрального переезда, надеюсь, ты был прав. Сыграем в кошки-мышки, хочешь ты этого или нет.
Вернувшись домой, я сунул свои двадцать косарей в тайник на кухне за плинтусом, где храню запасные пистолеты. Потом Энджи и я, очистив обеденный стол, поместили на нем все добытое нами с утра. В центре разложили четыре фотографии Дезире Стоун, а также ежедневные сообщения о ходе расследования, которые Тревор получал от Джея, пока тот сам не исчез тринадцать дней назад.
— Почему вы так медлили, прежде чем обратиться к другому сыщику? — спросил я Тревора Стоуна.
— Адам Коль заверил меня, что поручит мое дело другому, но я думаю, что он хитрил. А неделю спустя они меня вычеркнули из списка клиентов. Пять дней я изучал всех частных детективов города, имеющих репутацию порядочных людей, и мало-помалу стал склоняться в пользу вас двоих.
Сидя за столом, я размышлял, не стоит ли позвонить «Хемлину и Колю» и узнать эту историю в интерпретации Эверетта Хемлина, но заподозрил, что они меня отошьют. Бросая такого клиента, как Тревор Стоун, не станешь кричать об этом на всех углах, а тем более сплетничать насчет произошедшего с конкурентом.
Энджи разложила донесения Джея перед собой, я же стал проглядывать записи, сделанные нами обоими в кабинете Тревора.
— За месяц, прошедший с кончины ее матери, — сказал нам Тревор Стоун, когда мы вернулись со двора, — Дезире перенесла две тяжелые травмы, каждая из которых губительна для юной девушки. Первая — это то, что мне был поставлен диагноз «рак в последней стадии», вторая же — это гибель ее молодого человека, вместе с которым она училась в колледже.
— Что же с ним произошло? — спросила Энджи.
— Он утонул. Несчастный случай… Знаете ли, всю жизнь мы с матерью Дезире от всего такого ее ограждали. Она жила словно в магическом круге, где ее не могли коснуться никакие неприятности. Себя она всегда считала сильной. Возможно, потому что упрямством и настойчивостью пошла в меня и путала эти качества со смелостью и способностью противостоять любым невзгодам. Но вам должно быть понятно, что случая проверить себя у нее не было. Когда умерла ее мать, а отец попал в интенсивную терапию,
По словам Тревора, под гнетом этих трех трагедий Дезире совершенно сломалась. У нее развилась бессонница, она ужасно похудела и почти перестала разговаривать — редко когда произносила в день больше одной фразы.
Отец уговаривал ее обратиться к специалисту и четырежды записывал ее на прием к психоаналитику, но она не являлась. Вместо этого, как сообщали ему Шатун, Недотепа и кое-кто из друзей, ее часто можно было увидеть в центре. Приезжая туда за рулем белого «сааба-турбо», который родители подарили ей на окончание колледжа, она ставила его в гараж на Бойлстон-стрит и проводила день в прогулках по улицам или лужайкам Изумрудного Ожерелья, протянувшегося на семь миль вокруг города паркового кольца. Однажды она добралась даже до Болот, что позади Музея изящных искусств, но обычно, по донесениям Шатуна Тревору, она предпочитала тенистую аллею, прорезающую Коммонуэлс-авеню и Паблик-Гарден по соседству.
Именно в Паблик-Гарден, как рассказала дочь Тревору, она и встретила человека, который, по ее словам, подарил ей в конце концов некоторое утешение, которого она искала и не находила с середины лета до начала осени. Человек этот звался Шон Прайс, он был семью или восемью годами старше ее и тоже сокрушен горем. Его жена и пятилетняя дочка, как он рассказал Дезире, год тому назад погибли в их конкордском доме, в воздух которого каким-то образом через кондиционер просочился угарный газ. Шон в это время находился в отъезде — уехал из города по делам. Вернувшись на следующий вечер, как рассказывала Дезире Тревору, он обнаружил их трупы.
— Что-то долго, — заметил я, отрываясь от своих записей.
Энджи подняла голову от донесений Джея Бекера.
— Что «долго»?
— У меня записано, будто Дезире сказала Тревору, что Шон Прайс нашел тела жены и ребенка чуть ли не через сутки после их гибели.
Протянув руку через стол, Энджи вытащила из-под моего локтя собственные записи и пролистала их.
— Ага. Тревор говорил именно так.
— На мой взгляд, чересчур много времени прошло, — пояснил я. — Молодая женщина, жена бизнесмена, видимо принадлежавшего к высшему обществу, судя по тому, что жили они в Конкорде, и ее пятилетняя дочка, их не видят целые сутки, и никто не хватился, не обратил внимания?
— В наше время люди не так дружелюбны и не так интересуются соседями.
Я нахмурился:
— Возможно, это и так — у нас в центре и пригородах, где селятся мелкие буржуа. Но не забудь, что произошло это в Конкорде, городке, сохраняющем викторианские традиции, каретные сараи и Олд-Норт-бридж. Безупречно благородная, белая и пушистая Америка высших слоев общества. И пятилетняя девочка Шона Прайса? Да неужто нет у нее няньки? Не посещает она ни детский сад, ни танцевальные классы, или что там еще надо посещать? И жена его — ни аэробикой не занимается, ни работы никакой не имеет, не встречается даже с подругой — женой какого-нибудь другого крупного бизнесмена — для совместного ланча?