Сыграй мне смерть по нотам...
Шрифт:
– Нет. Наступила вечная полярная ночь. Люди, львы, орлы и куропатки – словом, все-все замёрзли. Это не кончится никогда, – вздохнула Настя.
Дожидаясь чаю, она искоса поглядывала на свою дипломную картину – самую первую, с реставраторшей Людой и оплёванным полотном Семирадского.
– Как ты, Коля, думаешь, что сейчас делает бедный Смирнов? – спросила она наобум, стараясь не думать о Семирадском и не глядеть на свою работу. Картина, освещённая жестоким электричеством, была просто отвратительна! Столько исправить надо, а сейчас никак нельзя. Завтра!
Она
– В эту минуту Смирнов рыдает в подушку, – шутливо отвечал ей Самоваров. – Он господин романтического склада, с ранимой душой, боится темноты и отсутствия восторгов со стороны окружающих. Так что он переживает. Эта история с украденной – вернее, как оказалось, подаренной – музыкой ему самому надоела и неприятна. Он готов отделаться от неё любой ценой.
– Любой ценой? – расширила глаза Настя. – Ты понимаешь, какую страшную вещь ты сказал?
– Чего ты испугалась? Всё тривиально: Смирнов заявил, что готов платить любые деньги, лишь бы его оставили в покое.
– А если дело не в деньгах? У него было такое ужасное серое лицо, когда я его в вестибюле встретила!
Настя присела на краешек дивана, скомкав шарфик и сосредоточенно глядя перед собой. Она подумала немного и добавила:
– Я тогда, в вестибюле, всего не понимала. Сейчас я уверена: лицо у него было нехорошее. Не зайти ли нам прямо сегодня к Шелегиным? Вдруг он там? И что-нибудь с перепугу ужасное задумал?
– Конечно, ужасное! Что ещё остаётся делать с ужасным-то лицом? – усмехнулся Самоваров. – Настя, не выдумывай! И не забывай, что уколы старикам ставил не он, а некто Фролов. Если ставил.
– Значит, и Фролов может быть там! Они ведь со Смирновым знакомы, ты сам выяснил. Пойми, если Шелегин сейчас умрёт, доказать, что именно он написал свою музыку, будет очень трудно. Ирина станет всё отрицать, Даша несовершеннолетняя. А когда совершеннолетней сделается, всё уже будет забыто, и Смирнов растворится в Европе. Вагнер настолько практичный мальчик, что договориться с ним легче легкого… Пока скандала как такового ещё нет, Смирнову надо обрубить концы. Тогда останутся лишь слухи – вроде как про Шекспира, который, быть может, вовсе и не Шекспир.
– А Фишер, который всё-таки Гюнтер? – для порядка возразил Самоваров, быстро собирая со стола инструменты. – Он-то знает композитора Шелегина и собрался играть его произведения.
– И будет играть, но только получив официальное разрешение. Он не зря этот документ затребовал. Нет разрешения – нет и автора. Фишер законопослушный и чего не положено, делать не станет. На это и расчёт – перед ним просто вежливо извинятся и скажут, что произошла путаница, ошибка. Всё кончится ничем! – кипятилась Настя.
Самоваров только потому спорил с Настей, что хотел уяснить для себя мелочи. Он почему-то сразу поверил, что случиться может всё, что угодно, вплоть до самого страшного.
– Ты, Настя, права, – продолжал он рассуждать, убирая в шкаф бутылки с растворителями, лаками и прочей огнеопасной химией, – живой итальянец Шелегин сейчас
Настя уже надевала шубу.
– Очень удобно, – подхватила она, – Витя делает Шелегину укольчик, и у нашего драгоценного Андрея Андреевича махом решатся все проблемы. Ведь риска никакого – Витя сумасшедший, у Вити с речью плохо, он ничего не расскажет. И Вите ничего не будет как больному. Чудесно!
Самоваров понимал, что дело нечисто, и надо срочно что-то предпринимать. Но тревожило его то, что Настю ничуть не смущало: ни доказательств, ни улик нет. Всё смутно и может оказаться игрой воображения, логическим фокусом. Ну, знаком Андрей Андреевич с Витей Фроловым – что из этого? Может, Витя по собственному почину уколы делал? И что делал, не доказано…
– Надо Стасу позвонить, – сказал он, влезая в пальто.
– Конечно, надо! – с жаром отозвалась Настя. – А сами пойдем к Шелегиным и увидим, что там происходит! В конце концов, просто посидим там сколько-нибудь, о музыке поговорим и уйдем…
Мобильник Стаса ответил не сразу: майор был сильно занят чем-то неотложным. Однако, выслушав Самоварова, пообещал подскочить к Шелегиным часа через полтора.
Выйдя на улицу, Самоваров сказал:
– Знаешь, Настёна, раз уж в деле предположительно замешан сумасшедший, мне бы не хотелось, чтоб ты рядом была. Давай сделаем так: я пойду к Шелегиным, а ты меня подождёшь где-нибудь. Там есть напротив круглосуточный супермаркет. Посиди в кафетерии, попей лимонаду. Если что – я тебе позвоню на трубку.
Даша шла домой. Ьольше идти было некуда, а замёрзла она до слёз. К тому же она страшно устала от ходьбы и непрерывного думанья. Всю предыдущую ночь она не спала – сочиняла, как добыть разрешение для Фишера. Ей в полудрёме представлялось, как она бежит за помощью то в Департамент культуры, то к самому губернатору. Но всюду выпрыгивают ей наперерез, как в дурацком боевике, неистребимые фигуры Андрея Андреевича, знакомых Андрея Андреевича, приятельниц матери по филармонии. Даша яростно отбивается от них, но врагов слишком много, и все они – жестокие, старые, связанные круговой порукой взрослые.
Для всех, для всех непослушная девчонка, пропускающая занятия по сольфеджио, никогда не будет права! Но она им покажет! Только как? И когда? Если отец будет жив, тогда у неё останется то единственное, невероятное, чудесное, чего ни у кого на свете нет. Слышали бы они его музыку!
Но если сегодня она придёт домой, а там шарканье чужих ног, суета, дверь на собачке, чтоб не захлопывалась, всякие страшные слова полушёпотом… Нет, лучше уж до утра обходить эти проклятые улицы, эти чёртовы магазины!