Сын Архидемона (Тетралогия)
Шрифт:
Я очень надеялся, что мне поможет Направление. Но оно не помогло. Я гляжу на мертвые тела… и ничего. Совершенно ничего не чувствую. В мозгу не появляется никакой новой информации.
Я не могу сказать, кто это сделал. А жаль.
– Ваше Святейшество! – прошипел Торквемада, нетерпеливо поглядывая на папу. – Приговор! Мы выслушали все, касающееся этого дела! Каков же будет приговор?
Папа опустил глаза, потирая указательными пальцами скулы. Тяжело вздохнул. И наконец медленно произнес:
– Я считаю, что в деле все еще присутствует
– Но обстоятельства кристально ясны!
– Возможно. Но мы хотя бы должны дождаться прихода в сознание дотембрийского посла. Возможно, он сможет добавить еще что–нибудь к уже данным показаниям. Он все–таки единственный свидетель, брат Фома. Мы обязаны допросить его со всем возможным пристрастием. Ты согласен?
Торквемада крайне неохотно кивнул.
– Скажи, Олег, согласишься ли ты быть взятым под стражу и закованным в кандалы до тех пор, пока не завершится следствие? – обратился ко мне папа.
– Куда ж я денусь…
– На том и порешим. Позаботься обо всем необходимом, брат Фома.
Глава 32
Дыба. Вот уже целый час я вишу на дыбе, скучающе рассматривая закоптелые стены и потолок. Чувствую себя довольно неудобно. Но боли нет и в помине.
Полагаю, всем известно, что такое дыба. Это средневековое орудие пыток. Однако чего я раньше знать не знал – как же собственно оная дыба устроена. По каким принципам работает. Как–то не приходило в голову поинтересоваться. В моих представлениях дыба выглядела зловещим и неимоверно сложным агрегатом с кучей колес, цепей и веревок.
Оказалось – ничего подобного. Как выяснилось, дыба – это попросту деревянный столб. Пытаемому связывают руки за спиной, поднимают на вершину, там привязывают… и отпускают. Несчастный повисает в крайне неестественной позе, в результате чего части тела вывихиваются из суставов.
Очень мучительно, но при этом не наносит непоправимого телесного ущерба – умелый костоправ легко все починит.
Хорошо, что инквизиторы не знакомы с анатомическими особенностями яцхена. Иначе ни за что бы не выбрали дыбу. У меня ведь нет суставов. И вообще костей нет. Руки и ноги – словно на шарнирах, с легкостью изгибаются в любую сторону. Причем «локтей» аж целых два.
Так что этой пыткой меня не взять. В подобной позе я могу находиться сколько угодно, испытывая всего лишь легкое неудобство. Ну примерно как европеец, сидящий по–турецки.
– Пока что у меня нет дозволения заняться тобой в полной мере, – с нескрываемым сожалением произнес Торквемада, окидывая меня изучающим взглядом. – Поэтому я вынужден ограничиться малыми испытаниями. Отвечай мне, тварь, для чего ты убил тех невинных христиан?
– Да в сотый раз говорю – не убивал я никого… – устало произнес я.
– Я не слышу лжи в твоих словах. Однако у меня больше нет этому веры. Раньше я сомневался, но теперь вполне убежден,
Я ничего не ответил. Что тут можно ответить? Он ведь прав, вообще–то. Да, отличить ложь от правды не так уж сложно – существует немало признаков того, что человек лжет. Опытный психолог, следователь, а тем более чародей сделает это с легкостью. Торквемада всю жизнь допрашивал и уличал – неудивительно, что теперь он вполне может заменить детектор лжи.
Однако даже детектор лжи не дает стопроцентной гарантии. Опытный обманщик действительно может провести даже мага. Для этого тоже существуют свои способы.
Ну а про демонов я вообще молчу.
– Это все для твоего же блага, – сурово произнес Торквемада, делая знак инквизиторам.
Те потянули за веревки, выворачивая мне руки еще сильнее. Я для вида издал несколько воплей – чтоб не догадались, насколько мне это безразлично. А то еще решат перейти к какой–нибудь другой пытке – и где гарантии, что она тоже окажется бессильной?
Вволю натешившись, меня оставили в покое. Даже сняли с дыбы и оттащили в одиночную камеру в самом дальнем подземелье. Я не сопротивлялся. От Рабана до сих пор ни слуху ни духу, а угольно–черная ладонь Торквемады отбивает все мысли о возможном сопротивлении.
Очень уж больно великий инквизитор кусается.
Оказалось, что пока меня пытали, одну из камер в спешном порядке переоборудовали под яцхена. В стене шесть стальных колец – на меня надели кандалы и приковали к этим кольцам за руки. Причем так вывернули запястья, чтобы я никаким образом не смог воспользоваться когтями. Даже если выпущу их из пазух – дотянуться смогу только до воздуха. Одной моей физической силы на эту цепь никак не хватает – я сильнее человека, но все же не до такой степени.
Хвост тоже прикрутили к стене несколькими стальными скобами. Надели кандалы и на ноги. По бокам головы вбили два толстых свинцовых листа. Я сначала не понял, зачем это нужно, а потом дошло – от кислоты. Торквемада видел, как здорово я умею плеваться, и принял меры предосторожности. Как бы я ни старался, до своих цепей не доплюну. В лучшем случае – до противоположной стены, от существования которой мне не жарко и не холодно.
Инквизиция есть инквизиция – у нее не забалуешь. С меня ведь даже штаны содрали. Как будто им самим приятно смотреть на голого яцхена.
Заковав меня похлеще, чем Ганнибала Лектора, монахи удалились, унеся с собой факелы и оставив меня в темноте. Я сразу же затосковал. Во рту уже давно нет ни крошки. С самого утра. А сейчас уже за полночь. Для человека – ничего страшного, но для яцхена – хоть караул кричи.
Однако примерно через час еду мне все–таки принесли. Молодой монах–доминиканец вошел в камеру, опасливо покосился на меня и поставил на пол поднос с двумя мисками. Вполне приличное питание – похлебка, кусок мяса, овощи. Для заключенного в одиночке – прямо–таки деликатесы.