Сын цирка
Шрифт:
— Разве нельзя было вспомнить о ноже и запаковать этот проклятый предмет в сумку? — спросил Дарувалла будущего священника.
— Зная настроение, в котором вы находитесь, я был бы последним дураком, если бы ответил на этот вопрос, — возразил Мартин.
Когда они наконец оказались в самолете, миссионер снова открыл дискуссию.
— Послушайте. Мы оба переживаем за детей и ¦ сделали для них все, что было в наших силах, — начал иезуит.
— Кроме того, чтобы усыновить их, — заметил Дарувалла.
— Ну, нам этого не сделать, не так ли? — спросил иезуит. — Я имею в виду то, что мы их поставили в такое положение, где они
— Замолчите, иначе меня сейчас вырвет, — попросил его Фарук.
— В цирке они в большей безопасности, чем там, где они находились раньше. Много ли потребовалось для того, чтобы мальчишка ослеп? А девчонка бы заразилась какой-нибудь ужасной болезнью, включая и самую страшную? Я уже не говорю, через что она прошла до всего случившегося. Слов нет, вы переживаете. Я тоже. Однако больше мы ничего не можем сделать, — объяснил Мартин Миллс.
— Неужели я слышу то, что называется фатализмом? — изумился Фарук.
— Спасибо, это не фатализм! Дети в руках Господа. Это я имел в виду, — ответил миссионер.
— Думаю, именно поэтому я и переживаю, — ответил доктор Дарувалла.
— Вас не кусала обезьяна! — вскричал Мартин Миллс.
— Я говорил вам, что так оно и было.
— Скорее всего это была ядовитая змея. Кроме нее . лишь сам Дьявол мог вас укусить! — подвел итог их дискуссии миссионер.
Два следующих часа они молчали. Их самолет приземлился, его сменило такси Вайнода и пока оно прокладывало путь в воскресном потоке автомобилей, мчавшихся из аэропорта Санта-Круз до Бомбея, Мартин Миллс все обдумывал, что ему следует добавить.
— У меня сложилось такое ощущение, — не вытерпел он, — что вы все время прикусываете себе язык и чего-то недоговариваете.
Доктор вспыхнул и готов был выкрикнуть, что не рассказывает ему и половины того, что хотел бы. Однако Фарук остановил себя и действительно прикусил язык — в ярком свете полуденного солнца блестящие рекламные плакаты вознесли доверительный облик брата-близнеца Мартина Миллса. И хотя на многих плакатах фильма об Инспекторе Дхаре и Башнях Безмолвия лицо актера было изорвано, из хаоса клочьев, из-под кусков навоза, брошенных людьми на эти изображения, знаменитая усмешка Дхара, казалось, сопровождала их.
В это самое время реальный Джон Д репетировал другую роль, собираясь предстать в другом жанре. Рахул не был обычным киноактером с куриными мозгами. Если бы Дарувалла знал, кто укусил его в гамаке отеля «Бардез», он бы согласился с Мартином Миллсом в том, что это был настоящий Дьявол собственной персоной… Впрочем, вторая миссис Догар предпочла бы, чтобы ее назвали не Дьяволом, а Дьяволицей.
Как только такси Вайнода въехало в Бомбей, недалеко от иранского ресторана, оно сразу же попало в затор. Пока Дарувалла размышлял, что это за ресторан, какого он класса, то почувствовал голод. Над рестораном возвышался почти полностью поломанный рекламный шит с Инспектором Дхаром. Киногерой был разорван от щеки до талии, однако его ухмылка уцелела. Другой плакат рядом с изуродованным Дхаром изображал бога Ганешу. Возможно, со своей слоновьей головой божество рекламировало намечающийся религиозный фестиваль, однако машины тронулись сместа до того, как Фарук смог разобрать надпись.
Низкорослый и толстый Ганеша казался верующим исключительно красивым: слоновье лицо бога своим красным цветом напоминало окраску чайной розы, на нем сияла похожая на лотос улыбка
— Везде этот слон! А что случилось с его другим бивнем? — воскликнул иезуит.
В далекие годы Фаруку очень нравился миф о том, что Ганеша отломал свой бивень и забросил его на луну, поскольку та насмехалась над слоноголовым божеством за его тучность и неуклюжесть. Эту историю любил старый Ловджи, и он рассказал ее Фаруку и Джамшеду, когда те были еще маленькими детьми. Только теперь Дарувалла задумался, был ли этот рассказ настоящим мифом или его придумал старый Ловджи. Старик никогда не расставался с привычкой придумывать собственные мифы.
По поводу рождения Ганеши существовало несколько вариантов. По версии, распространенной на юге Индии, богиня увидела священный слог «ОМ» и одного ее взгляда оказалось достаточно, чтобы превратить его в двоих слонят-близнецов разного пола, родивших бога Ганешу и затем снова принявших форму священного слога. Более мрачная история относилась к рассказам о половом антагонизме между Парвати и ее мужем богом Шивой, ревновавшим жену к ее ребенку. Злой взгляд Шивы обезглавил новорожденного Ганешу, который появился на свет не со слоновьей головой. Чтобы оставить ребенка в живых, нужно было найти чью-нибудь голову, обращенную к северу, и приставить ее к телу младенца. После тяжелой битвы оказался найден несчастный слон, которому сломали бивень в ходе ужасного обезглавливания.
Конечно, Фарук предпочитал миф о Луне и не только потому, что впервые услышал его еще ребенком.
— Простите, вы меня слышали? Я спрашивал, что случилось с другим бивнем этого слона, — спросил доктора Мартин Миллс.
— Он сам его сломал, потом взял обоссанный обломок и забросил его на Луну, — ответил Дарувалла.
В зеркало заднего вида карлик бросил на доктора злобный взгляд. Правоверного индуса Вайнода не развеселило богохульство доктора Даруваллы. Разумеется, бог Ганеша ничего не «обоссал», поскольку так делали лишь простые смертные.
Вздох миссионера предназначался для того, чтобы передать степень его долготерпения по отношению к этому человеку, так раздражавшему его.
— Вы действуете в том же духе — опять что-то от меня скрываете, — сказал иезуит.
24. ДЬЯВОЛИЦА СОБСТВЕННОЙ ПЕРСОНОЙ
Хотя заместитель комиссара полиции Пател оскорбил мистера Сетну, однако осуждавший всех людей старший официант наслаждался своей новой ролью полицейского осведомителя, поскольку для него на первом месте в жизни стояла убежденность в собственной значимости. Помимо того старому члену клана Парси понравилась сама цель — поймать в ловушку вторую миссис Догар. Тем не менее мистер Сетна ставил в вину детективу Пателу то, что он не доверял ему в гораздо большей степени и дал инструкции без объяснения общего плана действия. Это его раздражало.