Сын детей тропы
Шрифт:
Кричал Клур. Смотрел на что-то, что видел лишь он один, и Ашша-Ри пыталась растормошить его и заткнуть рот, всё сразу.
Двуликий всё же пришёл, хотя и глядел хмуро. В сером неверном свете, из-за которого мир казался сном, Шогол-Ву разглядел нож в руке старого охотника.
— Стой! — воскликнул он, становясь на пути. — Как ты объяснишь людям тело?
— Я не так глуп, порченый. Сделаю, чтобы он умолк!
— Только подойди! — прорычала Ашша-Ри.
Шогол-Ву обернулся. Охотница посмотрела как раненый
— Что ему осталось? — спросила она, придавливая Чёрного Когтя к полу, зажимая ладонью рот. — Если отнять ещё и голос...
— Не будем трогать, — сказал Шогол-Ву. — Убери нож.
— Жалеешь его, порченый сын, жалеешь эту падаль? После всего?
— Не жалею. Хочу узнать, что он видит.
Старый охотник постоял, раздумывая, и спрятал нож.
— Будь по-твоему, — сказал он и сплюнул. — Пусти, я уйду. Здесь смердит мертвечиной.
Клур больше не кричал, только стонал, дыша тяжело. Шогол-Ву решил, что его помощь здесь не нужна, и вышел тоже.
Снаружи, не спеша подходить, толпились любопытные. Кто выскочил в чём был, не стыдясь, кто смотрел из-за приоткрытой двери.
— Что там, а? — испуганно и хрипло спросил рябой парень, моргая опухшими глазами. — Что стряслось?
Он потянулся к рукаву старого охотника, но тут же и отдёрнул пальцы. Зебан-Ар прошёл мимо, не сказав ни слова.
— Дурной сон, — ответил за него Шогол-Ву. — Не на что смотреть.
Люди загудели, зашептались:
— Дурной сон? Знак дурной!
— А что снилось-то?
— Может, Хорту позвать? Она сны толковать умеет.
— Не теперь. Пусть он ещё отдохнёт.
Шогол-Ву плотно затворил дверь и услышал, как Ашша-Ри заперлась изнутри.
Спать больше не хотелось, и он решил спуститься вниз. Раздвигая людей, встревоженных, сонных, столкнулся взглядом с Ингефер, сестрой трактирщика.
Она поджала губы, вскинула голову. Косы её расплелись и текли тёмным золотом, рука, белая, полная, придерживала кофту на груди. Йокель, обнимая за плечи, стоял рядом.
Запятнанный прошёл у стены, огибая этих двоих, и спустился по лестнице в дымный зал. Пёс увязался следом, лез под ноги, бил хвостом.
Пировали как в последний раз. Не жалея, били посуду. Недоеденное валили на пол или в очаг, потешить Двуликого — то ли по старой памяти, то ли надеясь задобрить.
Теперь веселье догорело и умерло, и в опустевшем разорённом зале не осталось почти никого. Кто ушёл домой, кто спал наверху. Только кто-то гремел в дальней комнате, может, искал выпивку. Ещё один растянулся на лавке у стены, с головой укрывшись курткой и мыча во сне, да хмурый поселенец, морщась, прихлёбывал из кружки, расчистив себе угол стола и держась за лоб.
— Чё орали-то? — спросил он угрюмо, поднимая больные глаза.
— Плохой сон. Не о чем тревожиться.
В
Нептица встряхнулась, обнюхалась с псом, но заходить не спешила. Шогол-Ву подождал, оглядывая сонный двор с чёрными пятнами кострищ, и прикрыл дверь. Нептица заскреблась опять.
— Чего ты хочешь, Хвитт? — спросил запятнанный, выглянув наружу. — Заходи.
Но она отошла и оглянулась, приглашая идти за собой.
Глава 31. Прощание
Нептица повела за угол. Подходя, Шогол-Ву услышал стоны.
На корточках у стены, у бочки с водой сидел мальчишка, и ему было худо. Заслышав шаги, он поднял измученное лицо, дёрнулся, округлив глаза, и выставил руку в защитном жесте.
— Если будешь убивать, я закричу!..
— Зачем мне тебя убивать? Поднимайся, идём в дом.
Нептица села, вытянув задние лапы, и склонила голову набок. Пёс почесал за ухом, заскучал и потрусил прочь, к ограде, по своим пёсьим делам.
— Отстань, — сказал мальчишка сипло. — Сам знаю, что мне делать.
— Знал бы, не сидел тут с больной головой. Ты вымок и озяб. Не уйдёшь в тепло, привяжется хворь.
— А тебе что за дело? — окрысился мальчишка. — Боги нас оставили, им всё равно, что будет с нами! Мы все умрём, так что за разница, когда?
— Никто не живёт вечно, но сдаваться раньше времени глупо. Не придумывай за богов, чего они хотят. Идём.
Мальчишка посмотрел из-под бровей недоверчиво и хмуро и, покачнувшись, встал. Зачерпнул воды из бочки, плеснул на лицо и растёр. Пригладил встрёпанные короткие волосы, мокрые у лба, и пробурчал:
— Ну, идём...
В доме он сел, морщась, и видно было, его мучает и запах пролитой выпивки, и чад очага. Шогол-Ву поставил ему ведро, подвесил над огнём котелок. Нашёл волосянку, тонкое сплетение корней, уже подготовленную, отмытую и просушенную. Бросил в закипающую воду, помешивая, и над нею тут же поднялась белёсая пена.
Шогол-Ву зачерпнул кружку, добавил давленых ягод животворника, размешал и поставил перед мальчишкой.
— Пей.
— Ты чего? — вскинулся тот. — Этим же моются только!
— И пьют, если нужно вымыть отраву. Пей, или станет хуже.
Мальчишка придвинул к себе кружку, настороженно глядя. Глотнул, морщась, и высунул язык.
— Пей сразу до дна.
— Да, а если я умру от этого?
— Разве ты не этого хотел?
Лицо мальчишки вытянулось, и Шогол-Ву добавил:
— Не умрёшь. Станет легче. Пей.
— Ну ладно, — проворчал тот, глубоко вдохнул, зажал нос и осушил кружку большими глотками.
— Ох, что-то мне не стало лучше, совсем не стало, — простонал он.