Сын детей тропы

Бонс Олли

Двое, что пили за столом, хрипло расхохотались, стуча кружками. Слишком уж смешно пёс круглил жёлтые глаза, мотал головой и утирался лапой, пытаясь снять перо с языка.

Мальчишка тоже засмеялся и встал, решил помочь псу.

Нептица зашипела и взялась чистить хвост, пересчитывая клювом перья. Рыжухи на балке зацокали, кивая головами: радовались.

— Да уймитесь, будьте ж людьми! — донеслось с лавки, и лежащий повернулся, укрывая голову курткой.

На лестнице раздались шаги.

Первым

спустился Йокель, улыбаясь так широко, что было ясно: ни пережитое, ни грядущие беды не тревожат его сейчас.

За ним по пятам шла Ингефер, одетая небрежно. Сменила туфли на сапоги, расшитую рубаху на простую. Не зашнуровала, потому хорошо было видно, что дорогие бусы сняла.

Спустившись, она села прямо на ступеньку. Поддёрнула юбку, зевнула, осматривая разорённый зал — битую и опрокинутую посуду, где чистой не осталось, перевёрнутые лавки, заплёванные столы, лужи от выпивки и кто знает, от чего ещё. Казалось, люди нарочно испортили всё, до чего дотянулись. Оборвали даже связки грибов и лука — не для готовки, для забавы.

— Ох, лучше бы боги убили нас, чем всё это прибирать, — простонала Ингефер, морщась.

Браться за дело она не спешила — сидела, играя с концом плохо заплетённой косы.

— Я помогу, — пообещал Йокель.

— Какое ещё «помогу», — прозвучал сверху голос Ната, — когда нам ехать пора?

— Подумал я, не поеду дальше.

Нат застыл на ступенях.

— Это что за шутки?

— Какие уж тут шутки...

Улыбка на румяном добродушном лице Йокеля стаяла.

— Я ведь родом из Заречных Врат. Думал, вернусь домой, мне с вами было по пути. Потом представил, как братья смеяться будут...

Он огляделся, поставил упавшую скамью на ножки и сел. Упёрся локтями в колени и продолжил задумчиво:

— Отец-то хотел, чтобы я в храм пошёл, служкой. Младшим, но по знакомству обещали до старшего поднять, а дальше уж как сам выслужусь. Братья тоже давно при храме, в страже, в Оке, а мне такое не по душе. Да и служкой не хотел, своим умом прожить думал.

Йокель вздохнул.

— Отец наш торгует, и мне всегда казалось, легче не бывает: купил тут, там продал. Хочешь, людей послал, хочешь, сам едешь, другие города смотришь. Он меня делу не учил, но я думал, без него разберусь. Золото мать дала, а эти... Хоть бы кто сказал, ну куда ты с полотном на Сьёрлиг! А ведь знали же, точно знали!

Он притопнул ногой, хмурясь.

— И спутников моих подговорили, а может, подкупили — те первой же ночью меня оставили, не нагнал. Думали, видно, я сразу домой поверну, испугаюсь, да не на того напали. Теперь вернусь без товара, без выручки, то-то они зубоскалить будут... Если это мои последние дни, не так я хочу их провести. Я решил, останусь.

Йокель, подняв голову, посмотрел на Ингефер, и она ответила улыбкой.

— Рад я за тебя, — сказал Нат, уперев руки в бока, — только с грузом нашим как же быть?

— А, не подумал. Да вы берите рогачей, телегу берите, на что

мне они теперь? А может, и сами оставайтесь. Я думаю, конец один.

— Если сдаться, то один, а если бороться, то, может, и другой!

— Да как с богами-то бороться? — грустно улыбнулся Йокель. — Тогда вот...

Он потянул из-за ворота хитро сплетённый шнурок. На нём болтался амулет из дешёвых: круг со стёртыми краями, где скалилась рыжуха. Серебро местами сошло, обнажая выпуклую медь.

— В Верхнем Торговом ряду, где лавки, спросите дом торговца Йолле и ему отдайте. Скажите, я весточку шлю, жив-здоров. Пусть хоть об этом не тревожатся.

Нат подошёл, протянул руку. Повертел амулет в пальцах. Спросил:

— А чего он поганый такой? Даже не чистое серебро.

— Чтобы вор не позарился. Цена этой вещи в другом, для моей семьи это знак.

— Ладно, — сказал Нат, убирая амулет в карман, подшитый к куртке изнутри. — Ну, надеюсь, тут нет подвоха, а то в прошлый раз, как я взял безделушку, что у одного на шее болталась, мне шибко не свезло... А, ладно, хуже не будет. Я пойду тогда, выгоню телегу, и вы не задерживайтесь.

Он пошёл через зал, отмахнувшись рукой от нептицы — та скакала под балкой, пытаясь ухватить рыжуху, и задела Ната концом хлопнувшего крыла.

Рыжухи цокали, опуская длинные хвосты и поднимая их раньше, чем тёмный клюв коснётся шерсти. Двое за столом пили и смеялись, тыча пальцами и подталкивая друг друга плечом. Похоже, один поставил на то, что повезёт нептице, а другой — что рыжухи окажутся ловчее.

Нат уже был у двери — задержался, счищая что-то с подошвы, — когда ступени лестницы заскрипели под торопливыми шагами. То спускались остальные, и первым шёл Клур.

Ингефер поднялась, уступая дорогу, обернулась и вскрикнула, прижимая пальцы к губам.

— Глаза! Трёхрукий отнял твои глаза!

— Прочь с дороги, — негромко сказал ей Клур, глядя в сторону.

Глаза его, ещё недавно тёмные, будто выцвели, подёрнулись инеем.

— Ох, поглядите! — не унималась Ингефер. — Ослеп! Что тебе снилось, что показали боги такого, за что ты расплатился глазами?

— Не поднимай шума, — прошипела Ашша-Ри.

Быстро окинув взглядом зал и подметив каждого, она обогнула Клура.

Шогол-Ву поднялся и шагнул охотнице навстречу, перехватил руку с зажатым в ней ножом.

— Отпусти, порченый!

— Нет. Это ты сейчас поднимешь шум, Ашша-Ри. Мы уйдём спокойно и никого не тронем.

— Спокойно?..

— Он прав, — сказал Зебан-Ар.

Охотница поколебалась, кривя губы, но всё же убрала нож и сплюнула. Хвала Трёхрукому, все уставились на Клура, и остального никто не заметил. Может, только мальчишка, что вернулся и застыл, прижимая к груди перо, и дочь леса — она поднялась растерянно. Видно, понял и Нат — передумал уходить, следил, глядя исподлобья и сжав кулаки.