Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 1
Шрифт:
А вечером я подошел к матери и предложил – пусть она моими деньгами заплатит Идомену, учителю гимнастики, чтобы тот упражнялся со мной отдельно. Мать улыбнулась и сказала, что это я хорошо придумал.
Эльпида сама договорилась с учителем, пригласив его к нам домой, – и с тех пор мне больше ни разу не пришлось позорить себя и задерживать всех, участвуя в общих занятиях.
Однако вы, которые читаете это, должно быть, уже потеряли терпение! Вы встречали много таких, как я, нытиков, обиженных судьбой: подобные существа способны говорить только о себе, и
Но я лишь пытался показать, что сумел преодолеть мое несчастье достаточно, чтобы начать интересоваться окружающим миром и испытывать благодарность к близким.
Я хочу теперь рассказать о том, о чем умолчал, повествуя о своем здоровье. Кроме сестры, которая была на полтора года младше, здесь на Родосе у меня родился брат – Лаконик. Я был совсем мал, и это событие не слишком взволновало меня; однако я уже тогда смутно чувствовал, что Лаконик оправдал те надежды, которые первоначально возлагались на меня, и что отец отдавал моему брату любовь, которой не досталось мне. Когда Лаконику было три года, а мне шесть, отец уже вовсю тренировал его в комнатах и во дворе; и этот боевой мальчуган носился по дому так, что чуть не сшибал с ног сестру и меня.
Матушка, конечно, любила своего второго сына, но он не вошел ей в сердце так, как я: и теперь я этому рад. Потому что в трехлетнем возрасте Лаконика забрали от нее, чтобы увезти в Спарту, – чтобы дальше его воспитывали там. Больше я никогда его не видел… но знаю, что мой брат погиб молодым и погиб как герой.
Это случилось тогда, когда сын Дария Ксеркс напал на Лакедемон, и спартанцы уничтожили союзное войско персов, многократно превосходившее их числом. Десятью годами ранее афиняне разбили флот Дария при Марафоне.
Великие, но единичные победы – на могуществе Ахеменидов это отразилось мало, и еще до столкновения с Афинами и Спартой персидские цари покорили многие малоазийские земли, прочно удерживая власть над местными греками.
Многие афиняне, спартанцы и другие жители материковой Эллады воротят нос от жителей этих областей, не признавая своего родства с ионийцами и карийцами и презирая их за пособничество персам. Однако мое семейство связано с ними кровно и неразрывно – так же, как и с персами, пожалуй: отсюда же мое царское происхождение, потому что мой отец был по матери ионийским царевичем.
Но обо всем надлежит рассказывать по порядку.
Год после того нападения я проучился спокойно – друзей у меня не появилось, но и враги себя пока не обнаруживали. Я оказался сам по себе, и был этим даже доволен: занятия гимнастикой отдельно от других помогли мне развить руки, ноги и спину, так что повседневная жизнь больше почти не доставляла мне неудобств. Правда, я не знал и не мог сказать, как повел бы себя в миг грозной опасности: когда от всех мужчин потребуется быть мужчинами. Но далеко не каждый знает свое сердце.
Следующим летом, через полгода после того, как мне исполнилось восемь лет, нас навестил родственник с Хиоса. Мне сказали, что это мой дядя Мелос – муж Фрины, сестры Никострата. Он был иониец и, по-видимому, старый
Этот иониец окинул меня взглядом, приметив мою буковую палку и сандалию с высокой подошвой, и улыбнулся мне так ласково, как ни разу не улыбался отец. Но темные глаза Мелоса остались печальными: и от всего его облика веяло каким-то печальным мужеством, иным, нежели спартанская стойкость отца. Дядя немного расспросил меня о том, как я живу и учусь, – мне понравилось его обращение; однако сразу после этого Никострат попросил мать оставить их наедине, и мы ушли.
Я, однако, догадывался, о чем станут говорить эти двое мужей, мой отец и дядя, – о войне, которая беспрерывно сотрясала Ионию после восстания против Дариева владычества. Эти события были не чужды мне: можно даже сказать, что я в них участвовал. Моя семья бежала из Милета посреди ночи, когда мне было два с половиной года, во время последней битвы с персами. Я помню, как меня тащили на руках, до синяков сжимая мне ребра; меня передавали от одного мужчины к другому. Я задыхался и плакал, но уцелел – а в ушах моих до сих пор звучат истошные крики тех, кто заживо горел в своих жилищах, кого рубили мечами на улицах и сталкивали с переполненных кораблей в воду…
Я очень живо помнил эти ужасы; но когда я подрос и попытался расспросить мать о том, почему и от кого мы бежали, она ответила коротко, явно не желая посвящать меня в дела, которые меня не касались. И вот теперь приехал Мелос – он мог втянуть отца в эти страшные дела, и Никострат мог отправиться вместе с ним на войну!..
Я понял это, когда сидел рядом с матерью во дворе, держа ее за руку. И она тоже поняла: ее пальцы были холодными. Сейчас Эльпида нуждалась в моем утешении не меньше, чем я в ее.
Потом Никострат вышел к нам – один; мама порывисто встала, и отец улыбнулся своей медленной улыбкой, покачав головой. Он не собирался покидать нас и погибать на войне, несмотря на то, что был спартанцем!
Я смотрел, как родители обнимаются и целуются; и был счастлив оттого, что отец остался дома. Я начал понимать, что есть нечто гораздо большее, чем моя детская враждебность к нему.
Мелос прогостил у нас несколько дней; на прощанье он подарил мне дорогой белый кожаный мячик и деревянную биту, которые купил на рынке. Он рассказал, что битой мяч гоняют мальчики в Египте, и объяснил правила. Я мог играть только сам с собой, но все равно сердечно поблагодарил дядю.
На другой день после того, как Мелос уплыл обратно на Хиос, я попытался поиграть во дворе по-египетски, гоняя мяч сразу за одного игрока и за второго; это оказалось не так-то легко, но забавно. Два таких колченогих мальчишки, как я, пожалуй, могли составить хорошую команду!
Я громко засмеялся, представив себе своего двойника, – и тут увидел, что ко мне идет мать. Эльпида заулыбалась, увидев, что мне весело.
– Тебе понравился дядин подарок? – спросила она.
– Да, – ответил я. – И сам дядя мне тоже понравился, – признался я с некоторым смущением.