Сын эрзянский. Книга вторая
Шрифт:
— Вкусная какая вода...
— Вкусная? Я тоже хочу попить...
И Дёля тоже ложится на землю и тоже тянется губами к воде, а в воде — его лицо. Наверное, Степан. ничего не заметил?..
— Правда, вкусная вода?
— Правда...
— Я еще хочу попить...
Но тут тяжелая коса Дёли соскальзывает с плеча и плюхается в воду, с брызгами ломая зеркальце.
Степан хохочет. Заливается смехом Дёля. Хохочут их лица в воде.
— Гляди, мое лицо надулось, как бычий пузырь!
И вдруг, оборвав смех, прерывистым, задыхающимся голосом:
— Ты уезжаешь в
— Я... — Ему хочется сказать, что нет, теперь он не поедет в Алатырь, он останется в Баевке! Но кто-то другой в нем, откуда-то из груди твердо вдруг выдыхает: — Поеду, да...
Дёля поднялась. Поднялся с земли и Степан. Они растерянно и быстро взглянули друг на друга и отвернулись поспешно. Пока Степан срезал ветку для свистульки, Дёля убежала. За целый день они не подошли друг к другу и близко. Оба думали: «Завтра!..» Завтра они опять будут пить из бочажка, ведь бочажок никуда не денется. Но завтра — шел дождь, и Дёля сидела дома — надо было ткать половище для продажи на ярмарке. А потом подоспело время убирать картошку. Так «завтра» и не пришло, хотя заветный бочажок никуда не делся.
А вот подошло и воздвиженье. Она не спала всю ночь, карауля утро, чтобы проводить отца и в последний раз увидеть Степана, а может быть, он прибежит к их дому — в темноте его не увидят. Тогда они простятся. Тогда он ее поцелует взаправду. И Дёля сладко улыбалась, сжимая в кулачке прощальный подарок — платочек с вышитой буквой С. Вот уже пропели петухи. Посинело окошко. Сейчас зашевелится мать, встанет отец. Сейчас!.. Она улыбнулась, закрыла глаза и... уснула.
А когда проснулась, был уже самый настоящий день. Братья тихо сидели за столом и ели горячие картофельные шаньги. И хитро улыбались, точно заговорщики.
В одном сарафане она выбежала на дорогу. День был серый, моросило, дали обложило низкими дождливыми тучами. Голые черные липы жестко махали корявыми ветками. По дороге вились блестящие следы от колес.
Она проглотила слезный комок. Безжалостная взрослая мысль о том, что на чужой стороне Степану придется горько, как-то легко и просто утешила ее, — тем скорее он вернется сюда, в Баевку.
И Дёля вздохнула свободно, облегченно. Она тихо улыбнулась. Светло и преданно, как женщина. Она приготовилась к долгому ожиданию.
Вечером Дмитрий приготовил телегу. Степан помогал отцу мазать дегтем оси, из сарая принес две охапки сена, чтобы и самим было на чем сидеть и лошади было бы что есть.
Марья наблюдает за сыном: как он вдруг оживился, как бойко забегал! Она кивает мужу:
— Посмотри-ко, не узнать! Радуется, что уезжает. А того, глупый, не знает, что у людей не сладко придется.
— Поживет — поймет, — ответил Дмитрий.
Поужинали в сумерках. После ужина все сразу легли спать. Степан лег обутый, чтобы утром не терять зря время. Лежит, а сна нет и нет. Закроет глаза, а они открываются. Да еще Илька во сне сопит, дрыгает ногами. Нет, никакой сон не идет. Устав наконец лежать, он осторожно слезает с полатей, нашаривает в темноте свой зипун. На воле ветер, небо темное от плотных низких
Степан спустился с крылечка и зашагал по еле заметной в темноте тропинке. Собачка во дворе Назаровых зааяла сильнее. Огня не видно ни у Назаровых, ни у Кудажей. Избы других трех поселенцев стоят немного поодаль, их окон не видно. Да и там давно уже спят. Степан подошел к избе Кудажей. Постоял. Конечно, Дёля спит. Он повернул к берегу Бездны и пошел тропой вдоль реки. В кустах тоскливо завывает ветер. Вода в реке черная, как деготь. Степан постоял немного под ветлой, которая росла у самой реки, и отправился спать.
Степану казалось, что он совсем не спал, только ткнулся головой в подушку, как мать уже дергает его за ногу:
— Отец уже запряг лошадь, вставай скорее!
Марья отрезала от каравая ломоть, круто посолила и положила на край стола. Степан на ходу сунул его в карман зипуна.
Уже у телеги Марья обняла сына. Не выдержала, расплакалась в голос. Второго сына провожает из дома. У всех сыновья растут, остаются с отцом-матерью, а вот ей приходится расставаться с ними...
Степан стоит, уткнувшись лицом в грудь матери, костяная круглая пуговица больно давит ему в лоб.
Наконец мать разжимает руки.
— Ну, готов? — спрашивает отец из темноты, из-за телеги.
— Готов! — кричит Степан, а сам вдруг срывается и бежит обратно во двор, —вспомнил, что, когда уезжали из Баева, мать взяла со двора горсть земли, ведь без родной земли новое место может не принять. А Степан тоже уезжает из дома, может быть, навсегда, кто знает... Но где сохранить землю? В кармане у него хлеб. Ага, за пазуху! И Степан горстями пихает за пазуху влажную холодную землю. Чем больше земли, тем вернее счастье на новом месте...
Пока земля за пазухой не нагрелась, он все время чувствовал знобкий холодок во всем теле.
К Алатырю подъезжали уже при свете дня. Пока ехали широкой сурской поймой, моросил частый дождик, все кругом заволокло мутной пеленой, но сквозь эту пелену неотвратимо и чудно поднимался город. Он словно выходил навстречу Степану, а завидев его, остановился всей своей громадой белых церквей на высокой горе. Казалось, он ждет нового маленького странника.
Но что же отец не понукает лошадь? Почему они остановились?