Сын эрзянский. Книга вторая
Шрифт:
На скамеечке за воротами сидел Яшка.
— Далеко собрался? — спросил Яшка уныло.
— Пойду... куплю чего-нибудь, — пробормотал Степан.
— У меня аж ноги ноют от этих похождений, целое утро гоняли: купи им то, купи другое. Право слово, у купца жить лучше. У них все есть в доме, бегать никуда не надо...
— Хозяин собирается в Унжу, и нас с собой берет, — сказал Степан.
Яшка цыкнул сквозь зубы, и плевок, описав дугу, шлепнулся на булыжник.
— Видал бы я в гробу эту Унжу...
Он уже готов был к очередному плевку, но тут на крыльцо вышли хозяйка и дочка.
— Вот бы с ними куда-нибудь махнуть, а не с хозяином, — прошептал Яшка и, живо вскочив, так ловко и изящно отставил ножку и льстиво улыбнулся, что Степан почувствовал себя рядом неповоротливым бревном.
Яшка улыбнулся, показывая редкие зубы. Но Варвара Сергеевна будто и не замечала его. Степан не был уверен, что она и его видит, однако когда проходила мимо, сказала вдруг, в упор взглянув на Степана своими огромными серыми прекрасными глазами:
— Ну что ж, Степа, ты проводишь нас с Анюсей?.. — И пошла, точно ни секунды не сомневалась, пойдет ли следом Степан.
И он, так же ни секунды не раздумывая, пошел следом, и шел как привязанный, и когда Анюся оглядывалась, он смущенно опускал глаза.
Так они дошли до Воскресенской улицы, где было много народу, и в большом магазине Варвара Сергеевна выбрала для Степана легкий пиджак из светлого тонкого сукна. Она заставила Степана тут же примерить пиджак, сама оглядела широкие отвороты, отвернула полы, и от этих прикосновений, от близости ее лица, глаз Степан стоял ни жив ни мертв. А она еще так лукаво, так ласково взглядывала на него из-под широкого поля шляпы, и так значительны казались эти взгляды, что у Степана всякий раз замирало сердце.
Варвара Сергеевна похвалила купленный пиджак: как он хорошо сидит на Степане.
— Правда, Анюся? — сказала она.
— Да, хорошо, — важно сказала Анюся, точно тоже была взрослой женщиной.
— Ну, кавалер, пойдемте покупать брюки для вас!..
Брюки?! Ведь их, наверное, тоже заставят примерять!.. Это как же так?..
— Нет, — сказал Степан и покраснел так, что загорелись даже уши. Анюся прыснула и спряталась за мать.
— Чего — нет? Почему — нет? — изумилась Варвара Сергеевна. — Неужели ты и дальше хочешь ходить в этих... Она замялась, потому что то, что было на Степане, трудно было назвать брюками — штаны, портки. Но этого она не могла сказать. — Нет, дружок, нет, так нельзя, пойдем, ты сам выберешь брюки.
Степан стоял, опустив глаза в пол. Варвара Сергеевна поняла, что все ее уговоры будут напрасны, и, смеясь, сказала Анюсе:
— Ну что делать, Анюся, придется уж нам самим, а кавалера, что ж, не будем мучить.
— Не будем, — сказала Анюся.
— Ладно, — сказала Варвара Сергеевна, — иди, Степан, погуляй и вот купи себе гребешок. — И дала Степану три рубля. Он смял бумажку, сунул в карман и, так и не подняв головы, повернулся и побежал вон из магазина.
Степан шел к кремлю, чтобы постоять у башни Сююнбеки. Эта старинная башня всякий раз, когда он оказывался в городе, тянула его к себе. Какое-то неразгаданное значение, сокрытое в ступенчатой
Сегодня Степану вершина башни казалась несколько ближе, как будто он поднялся на ее первый этаж. На вершине черный бронзовый орел раскинул широкие крылья и летит навстречу белым весенним тучам. Он и сам в эту минуту казался себе таким же орлом, летящим в беспредельных просторах неба. «Сююнбека», — сказал Степан, а сам вдруг так ясно увидел глаза Варвары Сергеевны...
Волжская вода по Казанке поднялась до самой кремлевской стены. На ее мутной поверхности плавали пустые ящики, куски дерева, обрывки бумаги и прочий мусор. Степан шел по берегу Казанки и, улыбаясь, все повторял: «Сююнбека... Сююнбека...»
Кроме того что теперь у него был дом, в кармане нового пиджака еще лежала и трешница. И почему-то вспомнил он о ней, когда проходил мимо дома тети Груни. И он решительно свернул во двор и спустился вниз по ступенькам в полуподвальное помещение — длинный темный коридор со сводчатым потолком, и по обе стороны были двери комнат. Комнату тети Груни он определил по дробному стуку сапожного молотка. Муж тети Груни сидел на своем обычном месте за низким столом и работал. Приходу Степана он обрадовался, отложил в сторону сапог, который подбивал, и потянулся к коробке с махоркой.
— Сейчас мы с тобой глотнем табачку и вообразим, что опрокинули по рюмочке за встречу, — проговорил он, протягивая Степану бумагу на цигарку. — Хорошо, что ты зашел, а то у меня уже язык стал плесневеть, не с кем вымолвить слово. Ругаюсь с ребятишками, вот весь мой разговор, — продолжал он, все еще держа бумагу в вытянутой руке.
— Я же не курю, — усмехнулся Степан.
— Ах да, я совсем забыл, что ты не куришь. Ты, может, и не пьешь?!
Степан опять усмехнулся.
— И не пью.
— Может, это и лучше, — тихо сказал муж тети Груни, сосредоточившись на чем-то своем.
В комнате была и Анка, а в кроватке — меньшая. Анка принесла в той же железной ложке уголек и снова вернулась к своему занятию у окна: она старательно зашивала кому-то из братьев порванную рубашку.
— Принес немного денег за сапоги, — сказал Степан. — Не знаю, хватит ли... и выложил на стол трешницу.
— Эге! — встрепенулся сапожник. — Это больше, чем надо!
Его карие глаза как-то яростно засверкали, руки задрожали мелкой нервной дрожью.
— Мне бы хватило и на бутылку, — заговорил он опять. — Ну, коли принес столько, сдачи тебе не будет. Ведь сапоги снова износятся, я и подошью, и мы с тобой будем квиты. Анка! — крикнул он. — Иди сбегай в казенку, принеси бутылку. Или нет, найди Ивана, пусть он сходит, а то тебе, пожалуй, не дадут. Слышишь? Иди сейчас же!
Девочка проворчала:
— Где я буду искать Ивана, он с ребятами пошел рыбу ловить.
— Найди, тебе говорят! — прикрикнул он на дочь и, повернувшись к Степану, заговорил с болезненной жалобой: — Не слушаются меня, собачьи дети, нельзя никуда послать!..