Сын эрзянский. Книга вторая
Шрифт:
— Хватит ли моего заработка, чтобы расплатиться с твоим мужем?..
— Работаешь, не бездельничаешь, понемногу заплатишь, — ответила кухарка.
Степан, не долго мешкая, стал собираться в город. Он надел чистую рубашку, причесал волосы. Но за всем этим делом у него не шло из головы, что он плохо поблагодарил кухарку, что не знает ее имени и вот она может осердиться. Наконец он не выдержал и спросил, как ее звать.
Они были в бараке одни. Весело трещали дрова в печи, бурлила вода в чугуне... Кухарка улыбнулась широким раскрасневшимся лицом.
— Зачем тебе мое имя?.. Все меня называют кухаркой,
Степан молчал. Он с каким-то безотчетным восторгом глядел на квадратную и коренастую фигуру кухарки, на ее широкое лицо с косым разрезом глаз... И удивлялся, как это он не видел раньше, как она прекрасна!..
— Чего пялишь глаза? — басовито сказала она.
— Так... — Степан быстро отвернулся.
— Коли у тебя нету дела, иди-ко принеси воды.
Степан принес два ведра воды, поставил их на скамью у двери.
Солнце уже взошло. Золотистые лучи наполнили большую комнату, рассеяв сумрак и озолотив убогие нары с соломенными тюфяками. Солнце сверкающим потоком облило с ног до головы и фигуру кухарки. И вдруг так ясно, так отчетливо она увиделась Степану нарисованной на полотне!..
— Чего, говорю, не пошел на работу? — опять спросила она, уловив на себе его пристальный взгляд.
— Я больше не буду ходить на работу в депо, — сказал Степан. — Сейчас пойду в город поступать иконописцем.
— Ой, какой же из тебя иконописец?! — удивилась кухарка.
— Самый настоящий! — ответил он и добавил: — Один хозяин обещал меня взять, пойду к нему.
— Рядом с нами тоже живет иконописец. Чай, не к нему идешь? Прозвание его Ковалинский, звать Петр Андреич. Я к ним хожу стирать...
— На какой улице проживает этот Ковалинский? — спросил Степан.
— Говорю же тебе, что на нашей, почти рядом.
— Откуда я знаю, где вы живете.
— Ой, правда ведь, ты не знаешь, — засмеялась кухарка. — На Покровской живем. Знаешь эту улицу?..
— Это не тот, — сказал Степан.
Он подождал еще немного, чтобы было не так рано, и отправился. Но ему опять не повезло. Хозяину небольшой иконописной мастерской требовалось двое учеников, и он вчера их взял. Почему же Степан не пришел вчера?.
— Явился бы ты в понедельник, малый, и взял бы, — сказал он. — А теперь уж извиняй!.. — И Степану показалось, что старичок иконописец с завистью покосился на его сапоги. Это его несколько утешило, и он по пути в барак сделал крюк на Покровскую, где, как говорила кухарка, проживает иконописец. И правда — «Иконописная мастерская П. А. Ковалинского» — красовалось на козырьке широкого крыльца. И дом был большой, в два этажа, с большими светлыми окнами. Нет, Степан еще не живал в таких домах, и, пройдя раз-другой мимо, он таки не посмел взойти на крыльцо. Лучше будет, если он явится сюда вместе с кухаркой, коли та их знает... И, решив так, он с легким сердцем вернулся в барак.
Утром кухарка спросила, правда ли, что Степан умеет писать иконы?
— А то приведу тебя, а ты, может, не знаешь с какого конца взяться за мазилку.
— Да не мазилка, — сказал Степан, улыбаясь, вспомнив, что он и сам так называл. — Кисть!
— Все одно, как ни называй.
— Не беспокойся, не обманываю, — проговорил Степан.
Он выбрал из кучи
— Вот, — сказал он, — новая святая.
— Ой, Степан, удивил ты меня! — воскликнула со смущением кухарка. — Не знаю, похожа или нет, но на икону, ей-богу, похоже.
— Ты разве себя никогда не видела в зеркале?
— В зеркало мне смотреться некогда. В зеркало смотрятся красивые женщины, — проговорила кухарка. — Ну, так помоги мне, скорее управимся и пойдем к Ковалинскому. Сегодня я у них как раз стираю.
Степан сел чистить картошку. Кухарка поставила на плиту закопченный котел, налила в него воды и затопила плиту. И к десяти часам они успели сварить обед и ужин для артели. Чтобы приварок не остыл, кухарка накрыла котел сверху чьим-то пиджаком. Потом она подмела в бараке, вымыла стол, и они отправились.
Пока шли по улицам и проулкам, кухарка разговорилась и рассказала Степану, какая у нее семья и как тяжело дается кусок хлеба. Оказывается, у нее было четверо детей. Вот ей и приходится везде искать работу: стирать, мыть полы, убирать.
— Не знаю, когда и сплю, — призналась она с тяжелым вздохом.
— А муж тебе разве не помогает? — спросил Степан.
Кухарка махнула рукой:
— От него толку мало... Он у меня запойный... — И замолчала.
Так дошли до Покровской улицы. Кухарка сказала:
— Тебе, парень, придется на время зайти к нам. К Ковалинским сначала я пойду одна, поговорю о тебе, а после позову.
— Ты так и не сказала мне, как тебя зовут. Не хочу я называть тебя кухаркой.
— Эка, далось тебе мое имя! Никто меня не называет по имени, один ты нашелся, требуешь имя. Ну, называй меня тетя Груня...
Тетя Груня со своим мужем и четырьмя детьми жила в небольшой комнате полуподвального этажа. Комната освещалась двумя квадратными окнами, нижние половины которых смотрели в ямы. Стекла окон со стороны улицы были забрызганы грязью. У одного из окон за низеньким сапожным столом сидел мужчина лет сорока пяти, с короткой курчавой бородкой. На столе и кругом на полу были навалены поношенные сапоги, штиблеты, женские коты. Двое мальчиков-погодков свивали дратву, привязав один конец к дверной ручке. Девочка лет восьми в длинном сарафане до пят хозяйничала у печки — тыкала кривым шилом в чугун варившейся картошки. Самый маленький сидел в деревянной кроватке, играя сапожными колодками. Завидя мать, потянулся грязными ручонками ей навстречу.
Братья, сучившие дратву, оставили свое дело и с любопытством оглядывали незнакомого парня. Голос отца снова вернул их к делу:
— Чего рты разинули, не видите, дратва у вас запуталась?
Мальчики принялись распутывать ее.
Тетя Груня, взяв на руки малыша, прошла вперед и ногой подтолкнула Степану табуретку.
— Вот ему ты сделал сапоги, — сказала она мужу.
— Вижу, на ногах они у него.
— Хочет наняться к Ковалинским писать иконы.
— Ну что ж, хорошее дело.