Сын эрзянский
Шрифт:
Не спал лишь Степа. Он думал о том, как испугалась бабушка, и досадовал, зачем он показал эту забаву с прутиком Володьке. Правда, Степе и в ум не могло прийти, что все так плохо обернется. Но от этого никому не легче.
Наутро Степа узнал об исключении из школы двух второгодников. Весть эту принес в класс сын церковного старосты. Потом школьники были свидетелями, как учитель этим двум переросткам велел идти домой и больше не приходить. Степу оставили в школе. Как стало известно позднее, за него заступился Алексей Иванович.
В этот день Степа долго не возвращался домой; учитель пригласил его в гости.
— Проходи к столу, не стесняйся, — сказал Алексей Иванович, — снимай-ка шубу, у нас тепло...
Держа шапку в руках, Степа снял свою шубейку и переминался с ноги на ногу. Из затруднения его вывела жена учителя. Она взяла у него одежду и шапку и повесила возле двери на гвоздь.
Учитель выпил стакан чаю и поспешил на урок к второклассникам. Чаем со сладкими белыми лепешками угостили и Степу. Такого чая он никогда не пил раньше. Дома мать иногда заваривала чай из душицы, мяты или из стеблей малины. Но это было что-то иное, необыкновенно душистое и вкусное.
Убрав со стола посуду, жена учителя взяла с полки толстую книгу и протянула Степе. Кроме псалтыря, Степа других книг не видел и об их существовании не знал. А в этой было нарисовано столько всяких зверей, каких Степа и во сне не видел. Волка он узнал сразу. Узнал и двухспинную киргизскую лошадь, только она оказалась совсем не такой, как о ней рассказывал дядя Охрем. Голова у нее будто овечья, шея длинная, ноги — коровьи, на спине два горба. Жена учителя долго смеялась над тем, почему он назвал верблюда двухспинной лошадью. Она прочла ему названия зверей — льва, тигра, медведя... Всех Степа не запомнил. Когда книгу просмотрели, она положила перед ним лист бумаги, дала карандаш и сказала, чтобы он нарисовал зверя, какого захочет. Степа нашел в книге верблюда и принялся рисовать его. Хорошо бы показать его дяде Охрему, чтобы тот знал, каков верблюд на самом деле.
Степа с увлечением рисовал, не замечая, как идет время. Нарисует, покажет жене учителя. Та где-нибудь поправит или велит нарисовать снова. Она почти не умела говорить по-эрзянски. Степа знал по-русски с десяток слов. Все же они понимали друг друга.
В сумерки, кончив заниматься со второй группой, пришел учитель.
— Как тут у вас идут дела? — спросил он и принялся рассматривать Степины рисунки.
— Как видишь, неплохо, — улыбнулась ему жена.
Степа молчал.
— Правда, неплохо, — похвалил учитель. — Первый урок у вас прошел даже замечательно.
Степа сообразил, что пора уходить. Он и так изрядно задержался. Надевая шубенку, он заметил на полке, рядом с книгами, вырезанную им голову волка. Учитель не выкинул ее, как это сделал поп, а поставил рядом с книгами. Радостное волнение охватило Степу. С этим чувством он и вышел на улицу.
По дороге Степа нагнал ребят, возвращавшихся из школы. Володи среди них почему-то не было. Ребята спросили Степу, почему не пришел в школу Володя. Этого Степа не знал.
— Сам ты, видно, где-то пробегал. Вот придешь домой — выпорют, — пробасил один из Володиных одноклассников.
Степа хотел сказать, что он был у учителя, но промолчал.
Дома Степу ожидала большая неприятность. Из-за нее и Володя не был в школе.
Вчерашнее происшествие с бабушкой обсуждалось в доме целое утро. Судили и рядили, кто же вчера приходил под окна, — ведун или шайтан. Бабушка Олена рассказала эту новость всем ближайшим соседям, а Настасья донесла ее до родительского дома. К середине дня об этом загадочном случае знало уже все Алтышево. К Самаркиным заглядывали любопытные с расспросами. Бабушка Олена всякий раз, пересказывая, «вспоминала» все новые подробности. Вчера вечером она говорила о большой голове и огненном языке. К утру к этой голове прибавились козлиные рога, баранье туловище и длинный хвост. Слушатели охали, ахали, крестились, шепча молитвы. Дед Иван, шевеля густыми бровями, глубокомысленно заключал:
— Это, должно быть, приходил не ведун и даже, может быть, не шайтан. Это, надо полагать, приходил сам сатана, только зачем — не возьму в толк.
Настасья с жаром поддержала свекра:
— Я сразу сказала, что это был не ведун. Зачем ведуну приходить под наши окна? У нас нет маленького ребенка, грызть ему некого. Он скорее пришел бы под окна соседей, у них как раз сноха разродилась двойней.
Не промолчал и Проня:
— Может быть, он ошибся. Ведуны, бывает, тоже маху дают. Заместо соседских окон попал под наши.
— Все может быть, — согласился старик Иван. — Божьи дела людям неведомы, а уж чертовы и подавно... Я вот насчет рогов сомневаюсь... не видел у ведунов рогов...
Володе стало нестерпимо завидно, что все охают да ахают вокруг бабушки, а не вокруг него. Уж он-то рассказал бы об этом шайтане или ведуне. Не только рассказал — показал бы. И Володя решился — выложил все, как было.
Бабушка Олена замахала руками.
— Не ври, не ври. Тебя-то я могла бы отличить от шайтана.
— Спросите хоть Степу, придет из школы и спросите. Или вот — Спирьку, он тоже видел, как я с горящими прутиками вышел из избы, — уверял Володя.
Спирька не смог сказать ничего путного. Он все утро боялся слезть с печи из-за бабушкиного шайтана.
Дед Иван схватил Володю за руку и, тряхнув его, грозно спросил:
— Зачем ты выходил под окна с горящим прутом, хотел поджечь избу?!
— Не избу поджечь, а бабушку попугать, — задрожавшим голосом ответил Володя. Он вдруг понял, что интерес к шайтану пропал, а когда дед принес из сеней веревку, которой как-то собирались пороть Степу, окончательно понял, что его ждет. Степу тогда защитила бабушка. Володе же на ее защиту рассчитывать не приходилось. Бабушка стояла рядом с дедом и приговаривала:
— Хорошенько его, старик, чтобы в другой раз знал, как чертом представляться.
Старуху возмущало не то, что ее напугали, а что ославили на все село. Стыд-то какой, не могла отличить внука от шайтана!..
Володя вопил в руках деда во всю мочь. Но тот не обращал внимания на его вопли. Тогда Володя решил схитрить. Чтобы отвертеться от наказания, он со слезами сообщил деду, что выдумка эта вовсе не его, а Степы. Дед за это ему еще добавил: «Живи своим умом, не слушайся других». Проня с Настасьей жалостливо наблюдали, как учили уму-разуму их сына, но вмешиваться не решились.