Сын эрзянский
Шрифт:
Дмитрий встал и потянулся к висящей над коником шубе.
— Что будет, то будет, а пойти посмотреть его надо.
— А может, сначала съездим в Алатырь, доведем до начальства, а после уж... — неуверенно произнес Охрем.
— Знамо, сперва съездите в Алатырь, — поддержала Васена мужа.
Дмитрий в нерешительности остановился.
— Коли такое дело, идите не одни, возьмите с собой стариков Назара и Кудажа, — сказала Марья.
— Человек тот далеко? — спросил Дмитрий Охрема.
— Версты две, пожалуй,
Дмитрий взял с пола хомут, седелку, вожжи и вышел запрягать лошадь. Вскоре за ним вышел и Охрем.
— Это какой-нибудь нищий, на праздники их много ходит, — тихо сказала Марья.
Васена тяжело вздохнула.
— Кто бы он ни был, а забота свалилась на наши головы...
Фима накинула на плечи овчинную шубу и выбежала во двор. Степа сидел у стола и испуганно смотрел на взрослых. Степа хорошо знал столбик, у которого сидел замерзший человек, почти у дороги. В этом месте дорога немного изгибается, и если ездок прозевает, обязательно зацепится за него осью.
Вскоре вернулась Фима. Она сказала, что сейчас была у Кудажей и что старик Кудаж отказался ехать с отцом к тому человеку, который замерз в лесу. Не поехали с ними и Назаровы.
— Отец с дядей Охремом отправились вдвоем, — заключила она свой рассказ.
— Отчего же не поехали?! — удивилась Марья.
— Кудаж-старик сказал, что у него не две головы. Если бы было две головы, то поехал бы.
Марья притихла. Может, действительно не следовало бы посылать Дмитрия. Как знать, чем все это кончится.
— У наших, знать, по две головы, — невесело сказала Васена.
— Ты уж, Васена, до возвращения мужиков не уходи, — сказала Марья.
— Не уйду, какое там уходить. Без Охрема боюсь и к дому подойти, стоит передо мной замерзший человек... Девчонок давеча отвела к Кудажам, своя изба у нас холодная...
— Вся семья Кудажей сидит в избе, никто не выходит даже во двор, боятся замерзшего человека, — сказала Фима.
Все замолчали. Так молча и просидели до возвращения Дмитрия и Охрема.
Под окном раздался скрип саней, послышались голоса. Марья прильнула к окну. Через оттаявший глазок Марья увидела, как мужчины взяли из саней что-то накрытое чепаном и понесли в избу. Она повернулась к двери.
Дмитрий с Охремом внесли и положили на коник свою ношу.
Когда сняли чепан, Марья в испуге всплеснула руками.
— Вай, Митрий... дед Охон! — и смолкла, все еще не веря своим глазам.
К вечеру Дмитрий с Охремом сделали гроб. Посмотреть на покойника никто ни от Кудажей, ни от Назаровых не пришел.
Охрем нашел в кармане зипуна покойного трубку и кисет с табаком.
— Куда их теперь? — спросил он недоумевая. — Может, себе на память оставить?
— Положи к нему в гроб, — сказал Дмитрий. — На том свете захочет покурить.
Охрем сунул их покойнику под изголовье.
— Чай, найдет, —
Марья зажгла перед иконами свечу и принялась оплакивать покойника. Другой плакальщицы у него не будет, а без оплакивания людей не хоронят.
На следующий день Дмитрий запряг пораньше лошадь, гроб поставили на сани и повезли в Алтышево хоронить. Этой же подводой поехал и Степа. Его святочные каникулы кончились, надо было снова приниматься за ученье. Пока доехали до Алтышева, он так замерз, что вместо того, чтобы отправиться в школу, залез на печь погреться. Дмитрий со стариком Иваном повезли покойника в церковь отпевать. Поп спросил, кто умерший и откуда. Дмитрий рассказал, как было. Поп покачал плешивой головой и произнес:
— Замерзших так не хоронят, надо заявить в Алатырскую полицию. Вы его, может быть, и убили. Почем я знаю...
Дмитрий только сейчас понял, в какую историю он попал.
— Ну и заботу же ты взвалил на себя! — покачал головой старик Иван, когда они отъехали от церкви.
У Самаркиных уже собрались мужики, чтобы помочь выкопать могилу, но, услыхав о полиции, быстро разошлись.
Проня сказал:
— Надо было бы тебе, Дмитрий, похоронить его на том месте, где он замерз и никому об этом не говорить.
— Так ведь не собака же он, а человек, — возразил Дмитрий шурину.
Он погрелся у Самаркиных и тронулся домой. А к вечеру поехал в Алатырь. Заехал к сыну Иважу, рассказал о смерти деда Охона и о своей беде.
Горестная весть удручила Иважа и Веру. Иваж сосредоточенно молчал. Вера заговорила:
— Я сразу сказала Иважу, как только он ушел, что старик не к добру отправился пешком в такую даль и в такой мороз. Пойду, говорит, навещу родное село, мимоходом загляну и к Дмитрию с Марьей... Так и сказал.
— Переночевал у нас, — подтвердил Дмитрий.— Утром ушел. Не отпускали... не послушался.
В полицейское уездное управление Дмитрий с Иважем отправились вдвоем. Иваж лучше отца научился говорить по-русски, он и рассказал там, что и как.
— Замерзший-то где? — спросил их полицейский чин.
— Там, дома, — ответил Дмитрий.
— Что же, по-твоему, на ночь глядя в такой мороз я должен ехать к тебе домой? Вези сюда!
Дмитрий с Иважем вышли из полицейского управления.
— Придется привезти завтра, сегодня туда и обратно не успею, — сказал Дмитрий, когда они зашагали по улице.
— Знамо, завтра, — согласился Иваж.
Он выглядел настоящим горожанином. В добротном полушубке, валенках и в мерлушковой шапке. У него уже появилась коротенькая светлая бородка, кудрявая, как и у отца в молодости.
Домой Дмитрий вернулся поздно вечером. Марья с Фимой помогли ему отпрячь лошадь, и все трое вошли в избу.
— Целый день, Митрий, носишься по морозу, не евши, — попеняла Марья, собирая ему ужинать.