Сын капитана Алексича
Шрифт:
— Хорошо, — ответила Женя.
«Что-нибудь придумаю, — решила она. — До завтра еще далеко».
По правде говоря, она даже думать боялась о том, что будет завтра. Чем закончить рассказ? У нее было такое чувство, будто она забралась в густой лес и не знает, как оттуда выбраться.
Ладно, что будет, то будет. Может, все-таки удастся что-нибудь придумать.
Ей повезло: на другой день она не пришла в школу, заболела ангиной, а когда выздоровела, то было уже не до Нибелунгов —
…Поезд мчался все быстрее, — казалось, убегал от погони.
Глухая ночь дышала за окном вагона, изредка в ночной мрак с шумом и грохотом врезался встречный поезд, сверкая сплошной цепью освещенных окон, и вновь все смолкало, и только ночь, ветер, стук колес и слабый, голубой, будто тлеющий, огонек ночника под потолком.
Соседи спали, но Жене не спалось. Одно за другим в памяти мелькали полузабытые лица, звучали давно замолкшие голоса.
И вдруг снова, будто споткнулась о порог, будто кто-то остановил ее, негромко сказав: «Это ты, Жека, ты сама…»
Сеня Комарский…
Он был рядом с ней многие годы — незаметный, молчаливый, преданный до конца.
Если его не было, она забывала о нем, он приходил — она радушно встречала его и забывала немедля, как только он уходил.
Они вместе держали в медицинский институт, он выдержал, а она недобрала трех очков.
Надо было тогда видеть Сеню!
Пожалуй, он был удручен куда больше, чем она.
— Как же так, Жека? — спрашивал он. — Почему так вышло?
Она беззаботно пожимала плечами:
— Вот еще! На будущий год поступлю!
И он обрадовался так, словно получил неожиданный подарок.
— Конечно, Жека, поступишь! Впереди целый год.
Но на будущий год она вновь недобрала два очка.
— Может быть, я вообще неспособная?
Он возмутился:
— Да ты что, Жека? Это ты-то неспособная?
Казалось, он чувствовал себя виноватым, что его приняли, а ее нет. Должно быть, предложи ему поменяться с Женей, он бы не задумываясь согласился.
— Ладно, — снисходительно согласилась Женя, — попробую еще раз.
Но ей не пришлось держать экзамены в третий раз: началась война, и разговор об институте отпал сам собой.
Вместе с родными Женя уехала в Башкирию, там окончила курсы медсестер, потом вернулась в Москву, стала работать сестрой в госпитале. К тому времени Сеня Комарский добровольцем ушел на фронт.
Он подавал одно заявление за другим, его все не брали, у него было плохое зрение, но он не сдавался и все-таки добился своего.
Зимой сорок третьего Сеня неожиданно ввалился к ней, с заплечным мешком, весь запорошенный снегом.
По-прежнему он был щуплый очкарик, с длинными руками, узкоплечий, даже зимой веснушчатый.
На
Женя увидела его, невольно рассмеялась:
— Сенька! Ты все такой же!
Он улыбнулся:
— Какой есть.
Он работал в медсанбате и уже испытал немало: был в окружении, потом с трудом выбрался на Большую землю, потом был контужен. Теперь ненадолго приехал в командировку в Москву.
Он говорил о себе, по своему обыкновению, коротко, почти нехотя, и только спустя годы Женя случайно узнала: он был награжден двумя орденами — Красной Звезды и Красного Знамени, все в медсанбате считали, из него со временем выйдет незаурядный хирург.
Это могло быть, и этого не случилось.
Но тогда, в ту первую и последнюю их встречу в войну, Женя еще ни о чем не знала.
Он привез ей продукты — сало, консервы, шоколад, сам растопил печку-времянку, поставил чайник, потом быстро и ловко накрыл стол, усадил Женю:
— Садись, ешь. А то ты такая сдохлина стала — глядеть страшно.
Женю не надо было уговаривать, она набросилась на все сразу — и на сало, и на консервы, и на жесткие фронтовые галеты.
Потом опомнилась, покраснела:
— А ты что же?
Он почти прикрикнул на нее:
— Ешь сама, я уже успел нагрузиться.
Он подвигал ей то одно, то другое, с удовольствием глядя на ее порозовевшие щеки.
— Ешь, — приговаривал он, словно нянька, словно не он у нее, а она у него в гостях. — Вот возьми еще кусочек, до чего вкусно!
Сердито хмурясь, он то снимал очки, то надевал снова.
— Какая ты худенькая — не узнаешь сразу…
Она говорила с досадой:
— Перестань, надоело.
— Дай я прослушаю твои легкие.
Она расхохоталась:
— Ты что, сдурел?
Он сказал с серьезным видом, словно уже поставил диагноз:
— Тебе надо есть масло с медом. Ты любишь масло с медом?
— Почему нет? Люблю.
— Я пришлю тебе, — сказал он. — Недели через две один наш хирург поедет в Москву, я пришлю.
Осторожно и нежно, почти боязливо он провел рукой по ее плечу:
— Одни косточки…
— Вот что, — сердито сказала она, — мне это надоело. Чего ты меня оплакиваешь?
— Ну-ну, — он откровенно испугался, — больше не буду. Только не сердись.
Хотелось говорить о многом, вспомнить былое время, старых друзей, но Сеня спешил, его ждали в штабе.
— Приду завтра, — сказал он на прощанье.
— Завтра не надо, — сказала Женя. — Я дежурю. Лучше послезавтра.
— Хорошо, — он крепко сжал ее ладонь. — До послезавтра.