Сын Розовой Медведицы

Чернов Виталий Михайлович

— Дина, не пора ли нам ужинать?

Она увидела в его руках нечто подобное карте.

— Сумеете сориентироваться? — спросил Федор Борисович.

— По-моему, да. Сейчас мы находимся вот здесь.

— Правильно! Значит, мы с Николаем выдержали экзамен.

— Но надо бы, Федор Борисович, как-то назвать все эти отличительные места.

— Совершенно верно! И Николай только что сказал, что у вас богатая романтическая фантазия.

Дина невольно покраснела.

— Ну, это он зря.

— Ничего не зря, — откликнулся Скочинский, весело скаля крупные белые зубы. — Спроси ее, Федя, как бы она назвала вон тот седловидный пик?

Дина взглянула на карту, а потом перевела взгляд на голые снежные утесы, покрытые вечным снегом. Пожала плечами.

— Хм, эти пики очень напоминают верблюжьи горбы.

— Согласен, — сказал Федор Борисович. — Так и назовем. Ну, а наше место,

где мы сейчас? Райским уголком?

— Лучше короче — Эдемом, — подсказала Дина.

— Ну, а вот тот утес, красный?

— Да так и назовем — Красный, — предложил Скочинский.

Дина спросила:

— А из чего он, этот утес? Из какой породы?

— Обыкновенный порфир, — ответил Федор Борисович.

— Так чего же лучше? Давайте Порфировым и назовем?…

Предложение Дины было снова принято. Получил свое название и следующий снежный пик. Его назвали Клыком Барса. Начало названиям было положено.

Когда стемнело, надвинулась гроза. В черном небе над горами разыгрались молнии. Их стрелы были отвесными и ослепительно яркими. Все гудело и сотрясалось от грома. А потом небо сразу очистилось, заблестели звезды, и вдруг все увидели невероятно красивое зрелище. На черном безлунном небе огромной цветной аркой дрожала и переливалась ночная радуга, более живописная, чем северное сияние, которое изредка приходилось наблюдать в Ленинграде.

Наутро в дневнике Дины появилась следующая запись:

« 27 июля 1928 года

Вчера вечером в одиннадцатом часу нам удалось наблюдать редкостное явление — ночную радугу. Дождь прошел стороной. Только две или три капли упали на наши лица. Но какая же гроза разразилась над нами — короткая, стремительная и отчаянная! Казалось, все силы неба обрушились на Эдем. Горы гудели так, что будто разваливались. Мы были вынуждены укрыться в медвежьей берлоге — небольшой уютной пещере и оттуда с замиранием сердца следили за вспышками ярких молний. И вот неожиданно там, куда ушла гроза, в черном звездном небе куполом выгнулась радуга. Я насчитала в ней семь отчетливых красок: синюю, зеленую, красную, оранжевую, желтую, розовую и голубую — удивительное сочетание тонов на черном бархатном фоне неба. Левым концом она опускалась куда-то за снежные пики, сверху отбрасывая на них свое отражение, а правым уходила вниз, в долину, из которой мы поднялись, и этот конец ее казался таким близким, что хоть спускайся и трогай руками. Потом из-за Верблюжьих Горбов осторожно выкатилась луна, и радуга стала меркнуть, гаснуть и наконец исчезла. Каким же может быть удивительным пиротехником эта природа! Не сразу и поймешь, отчего ночью может загореться радуга. А все, оказывается, просто. Радугу вызвала луна, спрятавшаяся за горами, и, пока ее прямой свет не подавлял цветов, радуга полыхала. Я спросила Кара-Мергена, какое он находит объяснение. Он ответил с простотой и наивностью кочевника: «А, бикеш [11] , это, пожалуй, Магомет пошел к аллаху конакасы кушать». Вот тебе и разгадка тайны… Потом мы еще долго не спали и всё разговаривали о некоторых удивительных тайнах природы».

11

Бикеш (каз.) - ласковое обращение к девушке.

14

Осторожно перебирая в пещере сухую слежавшуюся подстилку, Федор Борисович обнаружил лоскут ветхой тряпки. Он извлек его на свет и подозвал друзей.

— Ну-ка, посмотрите, что я тут откопал?

Лоскут оказался куском холщовой ткани, спрессованной и заплесневевшей. Стали расправлять — и ахнули. Это было частью детской рубашонки — кусочек ворота с перламутровой пуговицей и обрывок рукавчика. Предполагаемый размер рубашонки примерно соответствовал двухлетнему возрасту ребенка.

— Да вы понимаете, что мы держим в руках! — воскликнула Дина.

А не понимать было уже невозможно. Далеко в горах, в пещере, принадлежавшей медведице, найти лоскуток детской рубашки — значило убедиться, что похищенный мальчик был доставлен именно сюда и что именно здесь началось его «приручение» и воспитание медведицей.

Что же было дальше? Насильственное привыкание к новой обстановке, к новому образу жизни — через страх, голод, беспомощность? При всей невероятности факт оставался фактом. Мальчик выжил. Почему медведица не убила его, принесла в берлогу? И почему она его принесла? Самка зверя могла стать приемной матерью человеческому детенышу, вероятнее

всего, только после утраты своего. Материнские чувства требуют восполнения. Так, пожалуй, и было в данном случае. А что произошло позже? Если бы медведица, проведя лето здесь, в горах, залегла в спячку, мальчик неминуемо погиб бы. Значит, медведица не залегла в спячку, а ушла куда-то на юг и там провела с питомцем всю зиму. Медвежатник Кара-Мерген рассказывал, что медведи в Джунгарском Алатау залегают в спячку только тогда, когда в этом есть крайняя необходимость: ожидание потомства или приход ранней зимы. Обычно же медведи уходят на юг, в теплые места, где круглый год много корма.

Так к звену вязалось звено, одна разгадка вела за собой другую. А связав все это с увиденным семь лет назад, уже не трудно было предположить, что в дальнейшей судьбе мальчика очень немаловажную роль сыграл и самец, отец очередного потомства медведицы. Зверь умеет привязываться к человеку. Сперва слепая симпатия, затем прочность союза на основе взаимной выгоды. Как иначе? Ответа другого нет. Природа всегда окружала себя тайной, это верно, она сопротивлялась проникновению в нее разума человека, но она постоянно и соблазняла его проникать в эти тайны, оставляя заманчивые лазейки неприкрытыми. Она не только сохранила в своих недрах остатки древнейших культур и цивилизации, но сберегла и еще более древние ископаемые, словно говоря ему, человеку: «Ты идешь вперед, но путь твой лежит через познание твоего прошлого. Познаешь его, познаешь и себя, а познав себя, может быть, познаешь и Вселенную». Путей познания много. Природа опять приоткрыла заманчивую лазейку, насильственно, никого не спросясь, отдав человека на воспитание зверю…

Многое было передумано в этот день, многое и записано.

После обеда Кара-Мерген засобирался в долину, к лагерю. Пожав всем руки и сказав «кош, кош аман бол!» [12] , он, плотный, кряжистый, чуточку кривоногий, спустился в расселину, на тропу, и пошел по ней, уверенно ступая на камни и похрустывая щебенкой. Трое, стоя рядышком, махали руками, провожая его теперь на целую неделю.

Проводив Кара-Мергена, мужчины легли вздремнуть, забравшись в шалаш, а Дина решила принять водопадный душ.

12

Прощайте, будьте здоровы! (каз.).

— Смотрите только не простудитесь, — сказал Николай.

— Лучше позагорайте, — добавил Федор Борисович.

Ночная гроза освежила воздух, стало дышать свободнее, но жара не спадала. Камни раскалились до того, что к ним нельзя было притронуться. Трава заметно пожухла, цветы съежились. Густой запах увядшей зелени казался еще острее. Все просило дождя, настоящего, проливного.

Дина подошла к водопаду и не спеша стала раздеваться, с любопытством поглядывая на маленькую юркую оляпку, порхающую между струй падающей воды. От водопада тянуло свежестью. Дина вдыхала в себя эту свежесть, и ей было хорошо. Мерный шум воды как бы сам собой вплетался в настроение, и хотелось как можно дольше наслаждаться прохладой, звоном падающего с высоты ключа, покоем и одиночеством. Она стянула сафьяновые сапожки, подаренные Кильдымбаем, с наслаждением пошевелила пальцами ног, потом сняла кофту, глядя на руки, загоревшие по самые плечи, и отмечая про себя резкую белизну остального тела. Встала, шагнула к воде, успокоено улыбнулась. Ее никто не видел. Она была одна.

Но если бы ей сказали, что все это время на нее со звериным любопытством смотрело существо в образе человека, она пришла бы в ужас. Но это было так.

Он стоял на кромке обрыва, скрытый густыми ветвями кленовой поросли, сутулый, почти уродливый своей дикостью. Жесткая кожа, покрытая застарелыми рубцами и шрамами, казалась однотонно темной, под кожей не было ничего, кроме костей и мускулов.

Хуги с самого начала наблюдал за Диной. Она шла к водопаду понизу, он крался поверху, скрываясь в ветвях. Так крадется рысь за добычей, бесшумно прокладывая путь по деревьям. Ему ничего не стоило бы подойти и ближе, столь же бесшумно оказаться прямо перед глазами, но его пугал страх, невольно вселяемый Светловолосой. Когда она стала снимать разноцветную одежду, взгляд его напрягся еще больше. Он не мог понять, как можно снимать с себя то, что должно было быть частью самого тела, а Светловолосая снимала и становилась все более незащищенной и все более похожей на него. В его устремленном взгляде мелькнуло что-то осмысленное, будто он понял, что оба они принадлежат одному началу, одному роду, что перед ним стоит существо, похожее на его мать. Светловолосая как бы разбудила давно уснувшего в нем человека.