Сын розовой медведицы
Шрифт:
Экспедиция исчезла бесследно. Поисками больше не занимались.
Постепенно события сгладились временем, все забылось. Жизнь шла новым руслом. Изменился быт кочевников, менялось их сознание.
Теперь они уже не боялись русских табибов, а сами шли и ехали к ним за помощью.
Дети учились в школах, взрослые работали в колхозах, выращивали племенных овец и молочный скот, а по вечерам заставляли молодых и грамотных читать газеты, слушали радио, чтобы знать не только то, что делается вокруг, но и во всем мире.
Ибрай двенадцать лет еще работал в "Заготпушнине", а затем, похоронив
Приехал он в 1940 году по весне и увидел, что сын живет как в сказке, что все у него есть и что не хватает разве птичьего молока. Особенно квартира - большая, из двух комнат, застланных коврами, заставленных богатой русской мебелью, и еще двух маленьких комнатушек, где можно было приготовить обед и искупаться в ослепительно белом, в рост человека корыте. И нигде никакого труда, кроме как нажал, дернул, повернул. Долго ходил старик по всем комнатам и все цокал от изумления языком да разводил руками. А сын, огромный, плечистый, с подстриженной ершиком головой стоял у него за спиной и улыбался.
– Когда жениться будешь?
– спрашивал Ибрай.
– Скоро, - отвечал Ильберс, - в будущем году.
– Большой калым платишь?
– Совсем не плачу. Невеста заканчивает университет. Как закончит, так и поженимся.
Отец насторожился.
– Плохая, наверно, раз калыма не платишь? Кто же отдаст хорошую даром?
– Сегодня увидишь, - ответил сын, снова улыбнувшись.
И старый Ибрай действительно увидел невесту Ильберса. Ее звали Айгуль. Она была молода и ослепительно красива, как солнечная красавица Кунсулу и как самое красивое неземное существо - Перизат. Старик обомлел: ой-ей-ей, каких высот достиг сын, коль совсем даром отдают ему такую невесту.
Потом ко многому привык, обзавелся знакомыми и сам стал жить в этой сказке. У сына тоже часто бывали гости, научные сотрудники, иные холостые, иные с женами, и все у них было не так, как было у старика прежде. Они садились за круглый высокий стол, на мягкие стулья, ели и пили, не подворачивая под себя ног. И он сидел вместе с ними, да не в чапане, а в костюме, причесанный, приглаженный, и не знал, что ответить и что сказать. Все было хорошо, только никак не мог он привыкнуть сидеть за столом, так и хотелось подтянуть ноги и усесться калачиком. Наконец решился и заявил сыну:
– Так и быть, буду я сидеть за этим столом, когда приходят к тебе твои гости, но, пожалуйста, разреши принимать моих гостей так, как велит наш старый обычай.
– Да принимай как хочешь, - засмеялся сын, похлопав отца по плечу.
И с тех пор, когда приходили к Ибраю знакомые, такие же старики, он уводил их в свою комнату, начисто лишенную мебели, сажал на ковер, подбрасывал подушки и угощал чаем на раскинутом дастархане.
– О!
– говорил он, когда речь заходила о сыне.
– Мой сын очень большой ученый! И станет еще больше, потому что никак не хочет бросить учиться.
– Так, так, - кивали ему гости.
– Твой сын очень большой человек.
Однажды (Ильберс ненадолго уезжал в Москву) старый Ибрай встретил земляка. Это было в марте 1941 года. Земляк
– Аксакал, - сказал Кадыр Ибраю, - я приехал сюда за много верст, чтобы повидать твоего ученого сына и отдать ему салем.
– Зачем тебе нужен сын?
– спросил Ибрай, провожая гостя в свою комнату.
– Об этом я скажу только ему. Это важные вести, а уж он как хочет. Не обижайся.
Кадыр рассказал о последних новостях в родной степи. Колхоз, в котором он работал, стал еще богаче. В нем построили Красную юрту, и теперь два раза в неделю показывают на полотне говорящих людей. Это очень интересно. Люди совсем как настоящие, и даже хочется с ними заговорить. И все на этом полотне кажется настоящим - и овцы, и верблюды, и лошади. Прямо-таки удивительно... И еще есть всякие изменения. В прошлом году приезжали машины и пробурили в степи скважины. Теперь и в самом аиле и на пастбищах стало много воды, и недостатка в ней уже никто не испытывает, Кильдымбай же, старая лиса, который когда-то всех перехитрил и вовремя отдал свой скот Советской власти, наверно, вот-вот уйдет в другой мир. Сын его, Жайык, работает бригадиром, а зять Абубакир - трактористом.
– Хорошие новости ты привез, Кадыр, - сказал растроганно Ибрай, - и за это я преподнесу тебе суюнши.
С этими словами он встал, чтобы одарить гостя подарком, но Кадыр остановил:
– Погоди, аксакал. Не все новости хорошие. Есть и дурные. Но я расскажу их твоему сыну...
Ильберс приехал на другой день уже поздно вечером, уставший с дороги, но очень довольный и радостный. Узнав, что у них гость, он любезно его поприветствовал, сказал отцу, чтобы тот оказывал ему всяческие почести, и заспешил из дома, успев лишь переодеться.
– Извините меня, но я спешу, - заулыбался он, давая понять, что его ждет любимая девушка и что он не может терять ни минуты.
– Завтра мы поговорим обо всем и все вспомним.
– У него, - Ибрай кивнул на Кадыра, - очень важные новости для тебя. Мне он не говорит их.
Ильберс поглядел на наручные часы и засмеялся:
– Ну что ж! Пятнадцать минут судьбы моей не решат...
Ильберс ошибся. Эти пятнадцать минут, которые он отвел, чтобы выслушать гостя, именно решили его дальнейшую судьбу.
* * *
На старой, аккуратно развернутой тряпице лежала перед Ильберсом небольшая пачка бумаг. Это было все, что осталось от Скочинского: истертый, измятый паспорт с пожелтевшей фотографией, такой же по виду военный билет, записная книжка с подмоченными и рваными краями и уж совсем измочаленный лист ватмана с топографической картой, сделанной от руки.
– Как все это произошло?
– глухо спросил Ильберс.
– Русского застрелил из обреза Абубакир, а потом он убил и Кара-Мергена. Я вытащил эти бумаги, когда вез русского, чтобы похоронить. Я их носил под чапаном, прятал в земле, и вот они перед тобой, селеке.