Сын скотьего Бога(CИ)
Шрифт:
Быстро мотнув головой, Волх увидел, как четверка волков заслонила тело Клянчи. Волх не знал, жив или мертв его товарищ. Какая разница? Все мы уйдем из этого мира — не сейчас, так часом позже.
Когда звериный народ предал его, Волх понял, как рассчитывал на их помощь. А без них — они просто мальчишки против оборотней и безжалостных наемников. Шансов нет. И грош цена отцовскому подарку. Оказалось — одно баловство…
Волха охватила такая уверенность в близкой неминуемой смерти, что всякий страх перед ней пропал. Он не защищался, он нападал. Пусть души убитых врагов ступенями лягут
— Терем! Княжий терем горит! — завопила чья-то сорванная глотка. Волх увидел, как из хором вовсю повалил дым. Ялгава с ребенком неловко вылезла из окна. Она подвернула ногу, но все равно пыталась бежать. Кто-то из конных русов сначала потешался над ее ковыляющим шагом, а потом лениво взмахнул копьем. Ялгава упала на колени, цепляясь за пронзившее ее древко. Другой рукой она притянула к себе малышку. От страха девочка даже не кричала, только икала и прижималась к горячему материному животу.
Два черных зверя неторопливо подошли к умирающей женщине. Она их уже не интересовала, но рядом с ней притаилась жизнь, которую надо было истребить…
— Прочь, твари!
Сайми неумело, но яростно взмахнула мечом перед носом у черных быков. Те недовольно попятились. Они не хотели связываться с вооруженным противником ради такого крохотного кусочка живой плоти. К тому же на помощь Сайми уже бежал Бельд.
— Дура, я же тебя просил! Почему ты не ушла? Ох, дура…
Сайми возмущенно посмотрела на него. Ее глаза вспыхнули, словно лед на солнце, а черные косы разметались по плечам.
— Не дай им подойти, — резко бросила она. И как только Бельд загородил ее от оборотней, она потянула к себе ребенка. Девочка наконец заплакала, хватаясь за мать. Ялгава из последних сил подтолкнула дочку к Сайми.
— Ее Туйя зовут… А то князь не вспомнит… Темно… — прохрипела она. В горле что-то ужасно клокотало.
Не дожидаясь конца агонии, Сайми прижала девочку к себе и огляделась. Кругом полыхали дома. Княжий терем выплевывал из окон кровавые сгустки пламени. Бежать было некуда. Это понимал и Бельд, заслонивший Сайми от наступавших русов. Но Сайми знала одно: она не даст погибнуть его ребенку.
А Волх, перемахивая через ступеньки, ворвался в сени.
— Ильмерь! — закричал он, теряя голос. Но если кто и отозвался, то в треске и шипении пожара расслышать ничего было нельзя.
— Ильмерь! — надрывался Волх, как безумный. Сейчас ему стало по-настоящему страшно. Он вдруг своей кожей ощутил то, что могла чувствовать она, погибая в огне — и жгучую боль, и нестерпимый жар. Только не ее — взмолился Волх. Пусть город падет, пусть всех до одного прирежут русы, растопчут оборотни — только не ее!
— Ильмерь!
На втором этаже глаза резало от дыма. Волх закашлялся, но, закрыв нос ладонью, бросился в ядовитый туман. Он шел в нем на ощупь, уже почти не помня, где выход, срывая тлеющие пологи.
Ильмерь лежала у окна. Наверно, она хотела вылезти вслед за Ялгавой, но наглоталась дыма. Волх подхватил ее под мышки и поволок к лестнице. Руки слабели, ноги отказывались слушаться, в голове мутилось от дыма. Зато Ильмерь слабо застонала. Жива! У Волха словно прибавилось сил. Последним рывком он вытащил Ильмерь на крыльцо. Уже теряя
Альв внимательно присмотрелся к двум телам на крыльце. Женщина была еще жива, а вот парень — мертвый. Бледный, и синева окружила губы.
— Альв, это же их князь! — шепнул ему один из русов. — Давай его в терем запихнем? Пусть сгорит, окаянный колдун.
Альв покачал головой.
— Словене, как и мы, с помощью огня поднимаются в небесную страну. Не будет колдуну огненного погребения. Отдай его Безымянным!
Рус за ногу стащил Волха с крыльца. Руки князя болтались беспомощными плетьми.
— Новгородский колдун мертв! — проорал во всеуслышание рус. Эта новость ввергла новгородцев в отчаяние. Русы, напротив, ответили диким воплем — они почуяли близкую победу.
Ильмерь продышалась и попыталась поднять голову. Последнее, что она видела перед беспамятством, — это квадрат окна, почему-то совершенно черный на фоне обесцветившейся стены. А сейчас над ней нависал с нехорошей улыбкой огромный, седой рус. От него пахло потом и кровью, но этот мужской запах не возбуждал, а только отталкивал.
Рус наклонился еще ниже, обдав тяжелым звериным дыханием. Его губы скомкали ее рот, а руки-лапы зашарили по голым ногам. От отвращения Ильмерь чуть не вырвало. Но Афродита-Обманщица шепнула: держись, будь спокойна и холодна. Что толку, если ты начнешь биться в его руках? Он больше и сильнее, он заставит тебя подчиниться. Притворись покорной — только так у тебя есть шанс.
Закусив губу, Ильмерь ни одним движением не ответила на посягательства руса. А он лез на нее тупой, упрямой тушей. Альву безразлично было, кто она такая. Он видел просто молодую, красивую бабу, а запах женщины посреди битвы будил в нем животную страсть. Альв жадно присосался к ее груди, которую не скрывала разорванная рубаха. Ильмерь зажмурилась от боли, но не шелохнулась. Рус удивился. Женщина не сопротивлялась, не царапалась, не кусалась. Она была податлива, как неживая. Совсем, что ли, обмерла от страха? — подумал он, отстранившись. И тут наткнулся на холодный, ненавидящий взгляд Ильмери. Это взгляд убийцы — подсказал воинский инстинкт. Альв шарахнулся прочь от безумной девки. Но тонкая женская рука оказалась быстрее. Маленькое лезвие блеснуло у самого горла, перерезав жилу. Давясь собственной кровью, рус попытался встать. Наемники бросились к своему предводителю.
— Она его убила! Сука! — раздались крики. Илмерь не пыталась бежать. Она была очень довольна собой — умудрилась вытащить привязанный к бедру кинжал прежде, чем рус до него добрался. Эта гадина получила по заслугам. Пускай теперь убивают.
Над Новгородом опускался вечер. В лиловое небо летела гарь, красиво рассыпались искры над крышами подожженных домов. Черные быки, задрав окровавленные морды, приветствовали уже заметную полную луну жутким ревом.
И та же луна в этот вечер висела над Словенском. Она отражалась в воде ровной мерцающей дорожкой. Река казалась неподвижной. Спокойная гладь скрывала быстрое течение, и только на излучине серебрилась рябь.