Сын скотьего Бога(CИ)

Жаринова Елена

— Доброжен! Доброжен, сукин сын! — орали сверху.

— Доброжен неудачно спрыгнул, — крикнул Мичура. — Он не может сейчас говорить.

— Мичура? Кто там с тобой? — спросил молодой голос.

— Здравствуй, Мар, — проворчал Мичура. — Здесь со мной какие-то бабы. Я их не знаю.

— А у тебя уже и здесь бабы? — расхохотался кто-то из русов.

— Вылезайте, — велел Мар.

— Нет, — усмехнулся Мичура. — Хотите — сами спускайтесь по одному. Только осторожно, а то как Доброжен, сломаете ногу. Или шею.

Наверху зашептались по-русски. Потом

Мар сказал:

— Мичура, а ты ведь врешь. Там с тобой эта сарматская сука, бывшая словенская княгиня. А что за ребенок плакал? Не дочка ли новгородского князя? Мичура, тебя мы отпустим. Возвращайся в Словенск. Кто там с тобой еще — тоже можешь забирать. Оставьте нам сарматку и ребенка, а сами уходите, пока я не передумал. А то подожжем погреб, все сдохнете.

— Иди к лешему, — ответил Мичура.

— Не будь дураком, Мичура, — вдруг глухо сказала Ильмерь. — Уходи. Бери Парушу, чудянка пусть девочку выдаст за свою. Может, правда, поверят и отпустят? А меня они живой не найдут.

— Ты что… — Мичура от возмущения запнулся. — Ты что, княгиня, такое говоришь?! Тебя мне Волх Словенич доверил, а я побегу свою шкуру спасать? За кого ты меня принимаешь?

— Так не только же о тебе речь, — пожала плечами Ильмерь. — Эти-то почему из-за меня гибнуть должны? Эй, русы! — неожиданно крикнула она. Но Мичура довольно грубо заткнул ей ладонью рот.

— Делайте, что хотите, бабоньки, — сказал он. — А княгиню я к ним не пущу.

— Вот и правильно, — спокойно сказала Сайми, хотя внутри у нее все замерло от животного ужаса. Если русы подожгут погреб… успеют они почувствовать, что горят заживо? Или все-таки сначала задохнутся в дыму?

— Эх, заманить бы их сюда да перебить по одному, — сказал Мичура. Так говорят о чем-то несбыточном. Он и сам понимал, что русы ни за что не полезут в погреб, где прячется вооруженный враг. Зачем, когда можно выкурить его, как лису из норы?

В погреб упали охапки соломы. Еще и еще — целый стог. Сайми чувствовала себя, как зверь в западне, и готова была по-звериному биться в панике. Из последних сил она напоминала себе, что она — человек. Она и умереть должна достойно. Вот как Ильмерь. Она, похоже, ничего не боится. Или ей уже все равно?

— Ой, мамочки, — всхлипнула Паруша. А Туйя наоборот замолчала, обхватив ручками ее шею.

— Иди, милая, — подтолкнул ее Мичура. — Может, они тебя и не тронут. А вот девочку им отдавать нельзя.

— Одной идти? — ужаснулась Паруша. — Никуда я одна не пойду!

В погребе запахло дымом. Уроненный Доброженом факел подпалил солому. Сайми затопала сапогами, вбивая пламя в землю, но от ее усилий оно еще больше разгоралось. А русы для надежности швырнули вниз еще один факел.

— Выходи, Мичура, в последний раз предлагаю, — крикнули сверху. — Ох, как запахнет сейчас жареным!

Сайми казалось, что уже сейчас ей нечем дышать, хотя дыма пока было немного. У нее мелькнула мысль: может, все-таки высунуться наверх? Пусть убьют — зато напоследок глотнуть свежего воздуха. И потом, может, русы ее не тронут? Кому она нужна?

Ильмерь

словно услышала ее мысли.

— Незачем всем здесь погибать, — снова заговорила она. — Если, Мичура, ты так трясешься, чтобы я не досталась русам, возьми и убей меня своей рукой. А сами поднимайтесь. Уж лучше от русских мечей погибнуть, чем здесь вместе с крысами сгореть. Давай, Мичура! Я бы сама… Но чувствую — не смогу…

Ильмерь бессильно опустила руку с кинжалом.

Сайми поймала себя на том, что тоже мысленно советует Мичуре: давай, мол. Это выход. Пусть любая смерть — только наверху…

— Не могу я, княгиня… — пробормотал Мичура.

— Так что мне, чудянку просить? — крикнула со слезами Ильмерь. — Эй, как там тебя? Сайми? Может, ты посмелее? Сможешь?

Сайми в ужасе отшатнулась. Солома затрещала, и по погребу пополз густой дым. Русы что-то еще кричали сверху, но их было плохо слышно.

— Эх ты, — с горькой укоризной вздохнула Ильмерь. Она снова посмотрела на свой кинжальчик. Один взмах, один удар — как тогда, с Альвом. Но так трудно это сделать… Дым ел глаза, вызывал назойливый кашель…

— А-а-а! — закричал Мичура и бросился на нее с мечом. Сайми судорожно стиснула руки. И вдруг земля под их ногами качнулась — раз, и другой, еще сильнее. Наверху послышались испуганные крики. Погреб встряхнуло так, что все попадали кто где стоял. Посыпалась со стен и с проема земля, заваливая огонь. А русы снаружи кричали, убегая, как будто сам смертный ужас предстал перед ними.

У южной стены шла последняя битва. Новгородцы — те, кто остался в живых, — бились уже не за город, который перестал существовать. И не за жизнь, ибо силы были неравны, и на победу никто уже не рассчитывал. Из трехсот ребят, пять лет назад ушедших с Волхом из Словенска, в живых осталось около сорока — жалкая кучка. Русы потеряли всего тридцать, не считая Альва. За них был их опыт боев и разбоев, а также помощь черных быков.

И несмотря на это, никто из новгородцев не просил пощады. Может, кто и хотел бы — да что толку. Даже трусам было ясно, что наемники никого не пощадят. Поэтому даже трусы дрались, уже мечтая о последнем ударе, уже надеясь, что вот-вот все кончится и наступит покой… А смелые дрались, потому что не хотели умирать на коленях.

Еще издалека бегущий Волх увидел Бельда, бьющегося спиной к спине с Соколиком и Кулемой.

Волх остановился и крикнул:

— Эй!

Ни свои, ни враги не обратили на него внимания. Он одиноко стоял посреди городских руин, а битва продолжалась. Ситуация была до того нелепой, что Волх нервно рассмеялся. Потом набрал в грудь побольше воздуха и заорал что есть мочи:

— Эй!

Заметив своего князя, которого они уже считали погибшим, словене ответили торжествующим воплем. Теперь и умирать становилось не так бессмысленно. А русы, которые тоже не ожидали увидеть Волха живым, немного растерялись. Воодушевленные словене тут же воспользовались этим. Несколько удачных ударов мечом сократили число врагов.