Сын убийцы миров
Шрифт:
– Там болит! – вдруг уверенно сказал Матвей, выпрямляясь. И показал рукой на выход из склада гривен.
– Так у тебя уже не болит? – недоуменно спросил Серега.
– Болит. У меня. Там. – отрывисто ответил Матвей, продолжая указывать на полукруглый проход.
– Так идем! Чего ждать? – возмутился Гаврила. – Надо ж найти где болит!
– Показывайте, – скомандовал Олег Матвею. – Ведите к боли своей!
Постанывая на каждом шагу, и кривясь, тот все-таки уверенно двинулся вперед. Провел нас одним коридором, другим. И вывел прямиком к арке, ведущей
– Там, – указал из последних сил в ее темноту. И притулился к стенке, сползая вниз на подкашивающихся ногах.
Мы дружно кинулись в указанном направлении. И застыли, едва переступив порожек, отделяющих заледенелое помещение от коридора. Потому что Семен обнаружился. Но в каком виде!
Если мы, глядя на него, застыли в обалдении, то он никакого обалдения не испытывал. Наоборот, был собран и деловит. И целеустремлен. Цель его устремлений представлял сапог мертвого Жирослава. Семен его стаскивал. Пытался стащить, упирался изо всей мочи одной ногой в пах Жирослава, тянул на себя сапог за задник… Но стащить никак не мог. Потому что не двигался. Не вправо, ни влево. Ни вперед, ни назад – никуда. Он стоял, замерев, как статуя. Или как восковая фигура. Весь в движении – и одновременно в вечном покое.
Две вещи отличали его от виденных мною статуй: спир да еще сияние вокруг головы. И то и другое, в отличие от Семена, двигалось весьма активно. Спир, тот просто метался – то вытягивался чуть ли не в струнку, опускаясь до самых подошв семеновых сапог, то сокращался, клубком заматываясь на неподвижном лице. Сияние же просто расширялось. От тонкого красноватого венчика он переходило по всем цветам спектра, вспухая и наливаясь наконец сине-фиолетовым шарообразным коконом немалых размеров. После чего вновь опадая до изящной малиновой каемки.
– М-м-м!… – застонал Матвей в коридоре.
Мы, как по команде, повернулись к нему.
Он был плох. Зубы плотно сжаты, лицо искажено мукой, на лбу выступили крупные капли пота.
– М-м! – единственное, что он мог произнести в полубеспамятстве.
– Ах! – громко и счастливо хлопнуло что-то в помещении-«холодильнике».
Обернувшись, мы увидели лишь отголоски этого звонкого взрыва – радужное сияние, весело разлетающееся по углам темной коморки, гаснущее и остывающее. И услышали натужное сопение Семена, все еще пытающегося отодрать сапог от мертвой ноги.
– Вот же свинья собачья, как примерзла!… – пробормотал он вполголоса, не замечая нас.
– А что ты там делаешь, Семен? – поинтересовался Матвей из-за наших спин. Голос у него был вполне нормальный, да и выглядел он очень спокойным. Даже каким-то умиротворенным и всем довольным. Если б не крупные, еще не высохшие капли пота на лбу, ни за что бы не поверила, что этот человек только что стонал.
Семен дернулся. Выронил ногу, которая с деревянным стуком рухнула на пол, оглянулся на нас в явной панике:
– А чего?… А вы откуда?… Вы ж только что спали?…
– Мы проснулись, – любезно разъяснил Серега. – Матвей нас разбудил. Болело у него. Как теперь, Матвей? Не
– Не-а, – хмыкнул Акинфович. – Как бабка пошептала!
– Семен, – ласково спросила я. – А все-таки? Что ты тут поделывал? И отвечай скорей, пока нас всех не поморозил!
– А то не понятно, что он тут делал! – зло дернул щекой Гаврила. – Сапоги с покойника своровать хотел!
– Думаю, нет смысла стоять и мерзнуть, – заметил Олег, поворачиваясь. – Можно и в коридоре поговорить. Выходите, Бреньков.
– Да я – что?… – забормотал Семен, появляясь на свет вслед за остальными и щурясь после полумрака «холодильника». – Сапоги-то хорошие!… Мне впору были! Я еще тогда хотел их у Жирослава сменять на что-нибудь, когда он был живой!…
– О! – радостно вскричал Гаврила. – А Семен наш голутвенным стал! Не лыцар он теперича! – и ткнул пальцем, показывая на шею Бренькова, белеющую из-под бороды. Совсем голую – даже без намека на гривну.
– Ох ты! – поразился Матвей. Придвинулся ближе, всматриваясь.
– Дела! – сокрушенно покачал головой Серега.
– А? Что? Куда?! – завопил Семен, щупая под бородой.
– Ты это имела в виду, когда сказала: «Профилактика произведена»? – тихо спросил меня Олег.
– Какая профилактика? Ничего я не говорила!
– Но я же слышал… Ты негромко так сказала… Когда взорвалось что-то. Я сразу хотел спросить, но отвлекли…
– Да ничего я не говорила! – отмахнулась я. – Успокойся!
– Голос, который сказал про профилактику был как раз спокойным, – усмехнулся Олег. – Значит он был не твой.
– На что ты намекаешь?! – немедленно взъелась я. И даже застонала от возмущения: наши с Олегом спиры опять лобызались! – Отодвинься от меня немедленно!
– Подозреваю, это значит, – задумчиво произнес Олег, послушно отодвигаясь, – что это был голос телепатический. Автомата, ответственного за профилактику несчастных случаев.
Все, даже расстроенный Семен, замолчав, повернулись к юному мудрому князю, изрекающему только и исключительно истины. Хоть и непонятными словами.
– Пространственная конфигурация Бренькова уже была такова, что гривна в любой момент могла начать его отторгать, – пояснил Олег. – То есть придушила бы. Как Жирослава. Это большая удача, что Бреньков пришел в «холодильник». Подозреваю, что это и не холодильник вовсе, а нечто вроде операционной палаты. По безболезненному снятию гривен. Или их распылению. Не гривна ли вас болью своей обдала, Акинфович? Когда ее распыляли. В профилактических целях.
– Если все так, – воинственно начала я, – тогда почему эта профилактика раньше не началась? Когда Семен в первый раз приходил в «холодильник»? А? Когда помогал переносить сюда тело Жирослава?
– А он не помогал, княгиня! – вступил в нашу беседу Гаврила. – Мы с Матвеем сами несли! Этот, – он презрительно мотнул смоляной бородкой в сторону Семена, – даже и не помогал! Брезговал! «Не лыцарово дело – голутвенных таскать!» – ха! Теперь сам – голутвенный! У нас по две гривны, у кого и поболее, а у него – ни одной!