Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра
Шрифт:
В машине Фредди откинулся на сиденье и с облегчением вздохнул.
— Ох, уж эти нефтяники! — недовольно воскликнул он. — Они себя ведут, как люди с чертовски запятнанной совестью, которые боятся, что их выведут на чистую воду.
— У профессора я этого, пожалуй, не заметил, — не согласился Руперт. — Я даже не понял, на чем мы с ним расстались.
— На его обещании хранить нейтралитет, — сказал Фредди.
— А что мне это даст?
— Это уже неплохо. Он ведь мог вас с ходу раздолбать. А теперь, по крайней мере, не будет вмешиваться, если вы пойдете к нашим политикам. Нет,
— У меня нет такого ощущения. Неужели все ваши деловые переговоры кончаются так же неопределенно, как эти?
— Важны оттенки, Руперт. Только в контрактах уточняется каждая буква. По-настоящему же большие дела чаще всего не заносятся на бумагу. Вы держались отлично.
— Все, по-моему, знают великого Бендиго, — сказал Руперт. — Но кто такой Грешэм-Брауни?
— Рождественский пудинг, в котором даже не запечена монетка, — объяснил Фредди. — Плевать нам на него. Найдем кого-нибудь получше этого маразматика.
Машина остановилась у подъезда гостиницы, но Фредди продолжал спокойно сидеть. Шофер-голландец вылез, обежал машину и, сняв фуражку, открыл Фредди дверцу. Да и в подъезде, едва мы подошли, двери перед нами распахнулись как по волшебству.
Меня злила четкая работа лакейского механизма, обслуживавшего Фредди. И я был удивлен, когда, обедая с ним и еще четырьмя голландцами, заметил, что Руперт относится к этому совершенно иначе.
— Странная вещь, — произнес Руперт в тот блаженный час, когда обед уже съеден, жизнь кажется прекрасной и на сердце царит покой, — со мной это редко случается, но сегодня я снова почувствовал себя настоящим Ройсом.
— Вас на это настроил Фредди с его „сезам, откройся“?
— Не только Фредди. Вообще все, что я сегодня видел. Я начинаю их понимать, — сказал он. — Они превосходно правят миром с минимальной затратой сил…
— И перебрасывают недра целых континентов из одного полушария в другой, никого не спросив, — ядовито добавил я.
В войне между Рупертом и Лиллом, как это бывает и в настоящих войнах, наступило затишье. Какое-то время даже казалось, что схватку выиграл Руперт — так открыто пренебрегал он всеми наложенными на него запретами.
Но тут произошло событие, которое снова обострило конфликт, подведя под него реальную почву, чего раньше недоставало.
Однажды утром Лилл приехал объясняться к Руперту в Сент-Мэри-Экс, и я оказался втянутым в их борьбу уже хотя бы потому, что при ней присутствовал. Мы с Рупертом сидели в нашей стеклянной клетке, погруженные в кипы журналов, книг и материалов, полученных нами из Балтийской библиотеки: Руперт хотел изучить все насчет нефти, и притом возможно поскорее, поэтому мы и читали о нефтяных месторождениях, о тех, кто ими владеет, о добыче и торговле нефтью, о ее сбыте, капиталовложениях, о соперничестве и политике нефтяных магнатов.
Мы уже несколько дней не давали передохнуть нашей секретарше, старательной миссис Ингрэме, которая переняла у Руперта его манеру работать, состоявшую в необычайно тщательной подготовке материалов. Миссис Ингрэме — англо-индианка средних лет
Ройсов после того, как ее пост в калькуттском филиале фирмы был передан чистокровному индусу. „Бедняги!“ — пожалел нас Фредди, передавая миссис Ингрэме под начало Руперту: она была опытным и надежным работником, но с таким обидчивым характером, что никто не мог ее вынести. Однако у Руперта была на редкость приветливая, открытая и ровная манера обращения с женщинами, которых он сразу к себе располагал. Во всяком случае, миссис Ингрэме редко срывала на нас свое дурное настроение.
— Мы пользовались услугами этих полукровок в Индии, — сказал Фредди, — потому что они были рангом повыше простых кули, и в то же время достаточно угодливы, и выполняли любое распоряжение любого англичанина. Но я понимаю, почему Неру захотел от них избавиться. Подобные нравы годились во времена Рандольфа, а мы живем в другую эпоху. Пусть Индия принадлежит индийцам. Так лучше. Теперь нам легче обделывать там свои дела и безопаснее вкладывать деньги, а наше влияние на них сильнее, чем когда-либо за последние тридцать лет. Почему? Потому, что им больше не приходится драться с нами, и мы могшем разговаривать друг с другом спокойно. В Африке будет то же самое, хоть и не сразу.
Фредди был вообще человеком широких взглядов. У него не было предрассудков ни по отношению к англо-индийцам, ни к евреям, грекам или армянам, потерявшим работу в египетском филиале фирмы, когда Насер пришел к власти.
— Некоторые компании, — говорил он, — особенно крупные нефтяные тресты, обошлись со своими местными служащими по-свински, хотя кое-кто из этих бедняг спас им миллионы, а иной раз и помог сколотить состояние на тамошних биржевых операциях, утайке налогов и умелой торговле. У этих нефтяных компаний нет ни стыда, ни совести, — с презрением заключил Фредди.
Внезапно дверь в нашу стеклянную клетку распахнулась, и на пороге появилась миссис Ингрэме. Я ожидал, что следом за ней посыльный внесет очередную кипу книг и журналов, но она сказала:
— Тут один джентльмен..
— Здравствуй, Руперт! — Отстранив ее и улыбаясь, как добрый дядюшка, в комнату вошел адмирал Лилл.
Руперт положил раскрытую книгу на стол переплетом кверху. Он застыл от удивления.
— Не ожидал! — протянул он. — Что вас сюда привело?
— Решил взглянуть, как ты тут живешь, — ответил адмирал, кладя свернутый зонтик на край письменного стола, котелок — на маленький столик и отдавая теплое синее пальто миссис Ингрэме, которая услужливо дожидалась, чтобы принять у неге это пальто.
— Минуточку, — попросил ее адмирал и вынул из кармана пальто какую-то бумажку. — Как поживает мама?
— Прекрасно. Уехала к себе в Оржеваль.
— Знаю. Я там на прошлой неделе был.
Я видел, что у Руперта чуть было не сорвалось с языка „зачем?“, но он, должно быть, тут же раздумал и, спокойно глядя на адмирала, выжидал, что будет дальше. Умение выжидать было воспитано в нем с детства, за границей. Англичане нетерпеливо перебрасываются ничего не значащими фразами, а там, за Кале, умеют молчать, пока собеседник себя чем-нибудь не выдаст.