Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра
Шрифт:
Вечером мы с Пепи поехали к нему в Хэмпстед, и он с раздражением отказал ей, когда она попросила пожертвовать пятьдесят фунтов Комитету ста, задумавшему устроить сидячую демонстрацию возле базы бомбардировщиков в Брайзнортоне.
— Я и пенса вам не пожертвую, — отрезал он угрюмо. — Дело кончится тем, что ты, Пепи, угодишь в тюрьму, как и все эти одержимые. Чего ради стану я поощрять ваш массовый психоз?
Пепи ничуть не смутилась.
— Неубедительные отговорки! — наступала она на Руперта. — Предрассудки!
— По-моему, у вас нет никаких шансов воздействовать на кого бы то ни было. Только зря время теряете.
— Зря? А вы предпочитаете, чтобы ваших детей испепелили заживо? — спокойно
— Что за безобразные разговоры за столом! — возмутилась Джо.
— Ничего, детям полезно это послушать, — отрезала Пепи.
Она сидела между Роландом и Тэсс: Джо намеренно посадила „всех детей вместе“.
Роланд внимательно слушал, передавая отцу еду и стараясь уберечь салфетку от спаниеля Фиджа, который втихомолку воровал салфетки с наших колен и подбирал с них крошки. Когда разговор на минуту смолк, Роланд сообщил Пепи, что кто-то из Комитета за ядерное разоружение тайком устроил у них в лицее сбор денег. Он, Роланд, внес полкроны.
— Да неужели! — с восторгом воскликнула Пепи и, нагнувшись, чмокнула его в щеку. — Молодец!
— А мне ты ничего не рассказывал! — упрекнула сына Джо.
Но Роланд уже снова замкнулся в своем недоступном для взрослых мире и прилежно принялся за сладкое. Никто больше не возвращался к этой теме, однако, когда в полночь мы от них уезжали, Джо вынула из сумочки пять фунтов и подала Пепи.
— Одно условие, — сказала она, и в голосе ее прозвучала тревога. — Возьми эти деньги, но, ради бога, оставь в покое Роланда. Пожалуйста, не старайся на него влиять!
— Может, ты делаешь и полезное дело, — проговорил Руперт, когда мы закрывали за собой тяжелую чугунную решетку. — Но берегись, Пепи, — мрачно предостерег он ее, — ты настроила против себя перепуганных насмерть людей, они уж постараются упрятать тебя подальше.
Пепи только засмеялась в ответ, и мы пошли вниз по холму. Но теперь я знал, что у Руперта на уме и чего он ждет от Лилла.
Я слышал имя сэра Перегрина Бендиго не только от де Кока, но и от разных приятелей Руперта; все твердили в один голос, что Пинк — единственный человек, который может нам помочь. Поэтому Руперт решил непременно повидать Бендиго и, когда мы поехали с Фредди обедать в клуб, сказал ему о своем намерении.
Фредди замахал на него руками.
— Ради Христа, не впутывайте Пинка Бендиго!
— Почему? — удивился Руперт.
— Потому что у меня заварены дела поважней, чем эта ваша русская нефть и постройка нескольких судов. Погодите немного и вы поймете, о чем я толкую.
Вместо Бендиго Фредди предложил свести нас с неким мороженым судаком, которого звали лорд Най. Подобно отпрыскам Галифаксов, Солсбери и других семейств из самой высшей знати, потомки рода Ная уже не одно столетие в точности походили на своих предков. Правда, глаза нашего Ная скорее напоминали глаза голодной форели, чем глаза голодного тигра, как это было у прочих почивших в бозе Наев. Он числился старшиной клана колониальных капиталистов (добыча и производство каучука, олова, меди, какао, сахара, спирта, фосфатов во всех уголках Британского содружества). А поскольку я был, как англичане до сих пор говорят, „колонистом“, мне хотелось познакомиться с этим Наем поближе; я вообще сгорал от желания посмотреть на подлинных владык Англии: несмотря на свое чисто австралийское предубеждение против них, я считал, что они, вероятно, все же люди умные, принципиальные и широкообразованные. Кое в ком из них я не ошибся, но большинство, как я обнаружил, хотя и были по-своему умны, особым глубокомыслием не отличались; меня поражала в них какая-то смесь ума и ограниченности.
Тем не менее он был одним из тех немногих, кого боялся Фредди, а значит, в нем таилось нечто такое, чего я не мог ухватить, расценивая его с обычной, человеческой точки зрения.
Мы встретились с ним в игорном клубе „У Болдуина“, помещавшемся в старинном особнячке эпохи короля Георга. Дело было в пятницу вечером, и там происходила ежегодная встреча „Пятерки“ — общества, в котором состояло всего пять членов. Одним из них был Фредди. Они собирались „У Болдуина“ не для того, чтобы играть, им просто хотелось поужинать в этом роскошном погребке с женами и друзьями, а когда жены и друзья поднимались наверх к игорным столам, пятерка продолжала сидеть за столиками и заниматься переделом мира.
Мы пошли туда всей семьей — мать Руперта приехала из Оржеваля; с нами были Пегги и Джо, но Пепи отказалась составить нам компанию. Когда я ее пригласил, она скорчила гримасу и сказала:
— Ну, жизненный опыт подобного рода не так уж мне необходим. „У Болдуина“ я рискую встретить слишком много пьяных родственников. Еще успею, когда мне будет шестьдесят и я уже ни на что путное не буду годиться.
Мы отлично поужинали в отдельном кабинете и перед тем, как подняться наверх, в игорный зал, уединились в уголок с Наем — высоким, худым, как скелет, человеком, все время усмехавшимся какой-то угрюмой, неприятной усмешкой. Обменявшись с ним за ужином несколькими фразами, я решил, что он — отъявленный мерзавец. Руперт был с ним незнаком, и Фредди представил их друг другу.
— Это мой двоюродный брат Руперт, — объяснил он Наю. — Тот самый, с Северного полюса.
Когда Руперт сказал, что хотел бы с ним поговорить относительно обмена русской нефти на суда, он ответил, что уже слышал об этом.
— Думаю, однако, что вам вряд ли удастся убедить наших нефтяников, — откровенно заявил Най.
— А вы не можете как-нибудь на них повлиять? — спросил Руперт.
— Сомневаюсь, — ответил Най. — Да я и не знаток в этих русских делах.
Руперт поглядел на Фредди, молча прося его о помощи.
— Вы же знаете, Най, что тут все решает политика, — вмешался Фредди. — А в этой области вы кое-что можете сделать.
— Это только одна сторона вопроса, — равнодушно проронил Най, отходя от нас. — Но, по-моему, вам в этом деле скорее поможет Пинк Бендиго.
Фредди не стал настаивать и взглядом предостерег Руперта от подобного шага. Най ушел. Нам оставалось подняться наверх и принять участие в азартной игре богачей.
Я люблю играть, но даже у меня не было желания садиться за стол в этом уж слишком изысканном обществе, а Руперт и вовсе с отвращением отошел от игроков, оставив Джо чек на сто фунтов, который ей обменяли на фишки за белой с золотом конторкой в картинной галерее клуба, где висели полотна Рейнольдса и Зоффани. Я видел, как Джо минут за пять проиграла почти все деньги, и дал ей еще десять фунтов.
Потом мы с Рупертом пошли в бар, сели на красный плюшевый диванчик и стали читать вечерние газеты, которые дал нам бармен. Мы попивали приятно горчившее кампари с лимоном и ждали, когда наши дамы кончат игру. Руперт был молчалив, я чувствовал, что разговор с Наем его встревожил, этот тип и на него нагнал жуть.
Пришла Джо и попросила еще денег, Руперт ей отказал, и они начали ссориться; всем стало ясно, что пора домой. Пегги пожаловалась, что проиграла триста фунтов, посочувствовав ей, мы усадили ее в „роллс-ройс“ и отвезли домой. Руперт проводил Пегги до парадной двери, и я услышал, как она ему сказала: