Сыночкина игрушка

Лисицкий Валерий Борисович

Борясь с отвращением, Катя протянула дрожащую руку к грязной посудине.

32.

Дядька Митяй вышел на ничем с виду не примечательную поляну и, крякнув, остановился. Сила, ведшая его до сих пор, внезапно рассеялась, и он остался один посреди леса. Усталость ненадолго усилилась, махнула мягким хвостом по его сморщенному лицу, и отступила. Он снова ощутил вибрацию, которая означала, что происходит нечто плохое. Старик дёрнулся, подумав, что зря отправился в лес, но осознал, что в этот раз вибрация отличается. Она словно раздваивалась и дрожала, как эхо. Дядька Митяй догадался, что чувствует след события, а не его само. Именно на этой поляне Зверь настиг свою жертву. Лес вокруг потемнел, будто нахмурился.

Колышущиеся на ветру ветви превратились в отчаянно жестикулирующие руки.

Дядька Митяй вытаращил глаза и выгнулся дугой. Потеряв равновесие, и он повалился лицом вниз, к вспотевшему лицу прилип лесной сор. Старик начал корчиться на земле, закатив глаза так, что виднелись лишь белки. Неопрятные ногти с каймой грязи под ними скребли горло, словно на шее Дмитрия Юрьевича сомкнулась удавка.

Воздух на поляне, напоенный горьковатым запахом смолы и хвои, вдруг загустел. Солнечный свет померк, а звуки леса, продолжавшего жить своей жизнью, затихли. Затем едва уловимо запахло тухлым мясом, едким потом и дерьмом. Дядька Митяй почувствовал, что на его спине появилось нечто тяжёлое и холодное, студенистое, как гигантских размеров слизняк. Щупальца чудовища запрокинули его голову и оплели шею ледяной петлёй. Старик почувствовал, как по брюкам растекается горячее пятно, а сердце в груди болезненно сжимается, пропуская удар. Он попытался кричать, но ничего не вышло.

Потускневший дневной свет окончательно померк перед его глазами. Старик смиренно принял тот факт, что он умирает, и расслабился. Его глаза закатились, плечи поникли, а голова задралась так сильно, что это казалось почти невозможным. И, едва глаза дядьки Митяя закрылись, призрачная хватка на его шее ослабла. Дядька Митяй снова упал лицом в мягкий лесной ковёр и затих.

33.

Катя ела. Куски слежавшегося пюре скользили по горлу плохо, мышцы живота болели от спазмов. Организм не желал принимать испорченные продукты, сопротивляясь изо всех сил и пытаясь выдавить их наружу. Но девушка, отчаянно стискивая челюсти, заставляла себя есть. Ей нужно постараться протолкнуть в желудок хоть что-то, чтобы сохранить ясную голову и подвижность.

В тесном замкнутом пространстве ощущение времени стёрлось, и она не могла даже примерно предположить не только как давно она находится в заключении, но и сколько времени она провела над миской. Ей то казалось, что время бежит удивительно быстро, и вскоре должен сухо, как щелчок кнута, лязгнуть замок, впуская страшное семейство, старшего и младшего. Но уже в следующий миг, когда она уже практически видела, как растёт щель между косяком и дверью, жизнь вне тесного помещения замирала. Секунды превращались в часы и дни, а её испачканная липким алым бульоном рука тянулась к блестящей миске мучительно долго. Катя успевала прожить целую жизнь, сидя привалившись спиной к стене, и поглощая тухлое пюре с прокисшим борщом. Но уже спустя один удар сердца, вселенная снова мчалась вперёд, оставляя запертую девушку далеко позади…

Покончив с омерзительной трапезой, Катя, обхватив себя руками за плечи, принялась ходить по камере. В погребах, насколько она помнила, всегда держится температура в примерно двадцать градусов тепла. Это не так уж мало, если нужно спуститься под землю только для того, чтобы взять с ближайшей полки трёхлитровую банку огурцов к ужину. Но спустя несколько часов на такой температуре, холод начинает чувствоваться по-настоящему. Это не похоже на резкий укол мороза, как когда зимой выскакиваешь, легко одетым, из тёплой квартиры на балкон. От него не перехватывает дыхание, кожа не покрывается мурашками. Этот холод, неторопливый и вкрадчивый, как медленный яд, окутывает свою жертву постепенно. Долгое время его можно даже не замечать, считая, что твоим организмом не происходит ничего страшного. А потом внезапно

приходит осознание того, что пальцы на руках и ногах ничего не чувствуют. Позвоночник гнётся всё хуже. Колени сгибаются неохотно и словно со скрипом.

– Надо что-то делать, – негромко сообщила Катя серым стенам, видевшим и слышавшим подобные фразы не раз. – Нельзя мёрзнуть.

Она решила, пока ещё у неё оставались силы, а ядовитые испарения не разъели мозг, обследовать свою темницу. Ключ к спасению мог быть и в самой камере, почему бы и нет? Оплошности допускают даже при постройке тюрем, так почему бы её не допустить и маньяку?

Начала девушка с двери, тщательно ощупав каждый миллиметр металлических листов, покрывавших дубовые доски. Она казалась сработанной грубо и неумело, но при этом на редкость надёжно и прочно. Даже навалившись на неё всем весом, пленница не смогла сдвинуть дверь даже на миллиметр. Она несколько раз с силой дёрнула её на себя, но также не добилась никакого результата. Дверь словно впаяли в проём. Разозлившись, девушка даже пнула преграду, но добилась только того, что ушибла палец на ноге.

Отчаяние навалилось на Катю. Захотелось сдаться, лечь на кушетку лицом к стене и ждать, что же произойдёт дальше, но усилием воли она заставила себя продолжить осмотр камеры. Нельзя раскисать, произнесла она в голове мантру, знакомую с детства. Нельзя раскисать…

Её усилиям не поддались ни миска, ни закреплённая над койкой цепь. На последней девушка даже повисла всем весом, уперевшись ногами в край лежанки и рискуя раскроить голову, если та вдруг вылетит из крепления в стене. Но ничего так и не произошло. Пленница подумала, что у неё могло бы быть больше шансов, будь она мужчиной комплекции того же Андрея Семёновича… Но долго мечтать времени не оставалось. Встав посреди комнаты, она снова внимательно огляделась вокруг, пытаясь придумать ещё что-то. Она хотела даже попытаться оторвать от пола чашу Генуя, чтобы использовать её как оружие, когда мучители заявятся в камеру, но так и не пересилила брезгливость: тошнота подкатывала к горлу, едва девушка наклонялась над смрадной дырой.

Недолго передохнув, присев на край койки, девушка постаралась восстановить дыхание и вернуть ясность ума. Отчаяние ещё не завладело ей, но она понимала, что со временем чувство беспомощности будет усиливаться. Тишина и теснота давили на неё, напоминая, что всего в нескольких метрах от неё бурлит и живёт целый мир. Настоящий мир, тот, в котором нет психов, мечтающих женить своих умственно отсталых сыновей. Лёгкое чувство нереальности так и не покинуло Катю, которой казалось, что она очутилась вдруг на сцене посреди современной постановки. Ужасной, глупой и абсурдной.

Девушка поднялась с койки, предварительно без особой надежды подёргав металлическую полосу, прикрывавшую край лежака, и подошла к ближайшей стене. Ей показалось, что стена едва уловимо пульсирует под исцарапанными ладонями. Так в многоквартирных домах ощущаются на стенах вибрации от громкой музыки в другом подъезде, хотя Катя и не могла сказать, что ощущение в точности такое же. Оно проистекало из-за границы реального мира. Она и ощущать эту вибрацию могла только потому, что сама покинула реальный мир…

Девушка шмыгнула носом и заскользила ладонями по шершавой стене, стараясь хотя бы так отыскать путь к спасению. Она надеялась, что найдётся хоть что-то, что ляжет в основу плана побега.

34.

Скорая увозила дядьку Митяя с того же места, где находился штаб волонтёров. Старику невероятно повезло: очередная «лиса», направлявшаяся в свой квадрат, отклонилась от маршрута и наткнулась на поляну, посреди которой он лежал ничком, безвольно раскинув руки. Поисковики, матерясь сквозь сжатые зубы, притащили его в лагерь, где уже вызвала скорую Наташа, предупреждённая о находке по рации.