Сыночкина игрушка
Шрифт:
Но кошмар рассеялся, как только из дома донёсся крик:
– Иду, Марина Витальна!
Женщина судорожно вздохнула и с трудом разжала окаменевшие на засове пальцы.
Андрей Семёнович вышел из дома, слегка бледноватый и растерянный. Однако его появление резко успокоило Марину. Она почувствовала, что от него словно исходит тепло, накрывающее её мягкой волной, смывая с неё робость и стыд за то, что она пришла. Появилась уверенность в том, что она всё сделала правильно, и идея с пирожками вдруг показалась на редкость удачной.
– Ты чего, Марина Витальна? – поинтересовался мужчина, подходя к воротам. –
Женщина непривычным движением убрала со лба прилипшие к потной коже волосы. Она ответила, неторопливо и певуче растягивая гласные:
– Да нет, нет, всё хорошо. Наоборот, решила вот вам с Пашкой помочь немного.
Взгляд Андрея Семёновича упал на прикрытый полотенцем тазик, и он вопросительно изогнул бровь.
– Помочь?
– Да-а-а… Пирожков вот напекла, чтобы руки занять чем-то, а у нас дома-то… Ну, не до пирожков сейчас.
И она хихикнула. Громко и совершенно неуместно. Но мужчина в ответ улыбнулся, широко и открыто, показывая, что отлично всё понимает. Марина почувствовала, что в груди у неё впервые в жизни разливается приятное тепло. Ощущение совершенно новое, но ей не хотелось от него избавиться. Ей хотелось ещё.
Густо краснея, Марина протянула над воротами тару с выпечкой. Андрей Семёнович машинально принял его, и женщина вздрогнула, когда его пальцы скользнули по её кисти.
– Я сейчас это… – мужчина суетливо оглянулся. – Сейчас переложу во что-нибудь.
– Да не надо, я лучше… Я лучше завтра за миской зайду.
В голосе Марины прозвучали интонации, которые раньше она знала лишь бесконечным бразильским сериалам. Она покачивалась на волнах удовольствия, с огромным опозданием раскрывая для себя прелести любовной игры.
– А, ну давай, – мужчина снова улыбнулся. Его левое веко дёрнулось, словно он хотел подмигнуть, но не решился. – Только вечерком так же, а то мы с Пашкой в разъездах будем днём.
– Хорошо, – проворковала Марина и, почувствовав, что разговор стоит заканчивать, отступила на шаг от забора. – До завтра, Андрей Семёныч.
– До завтра, Марина Витальна.
И она зашагала по улице, но не своей привычной грузной походкой, а так, как могла бы идти либо очень молодая, либо очень счастливая женщина. Казалось, её ступни едва касаются земли, а в движениях совершенно не обычного напряжения и агрессии. Андрей Семёнович ещё некоторое время смотрел ей вслед, пытаясь определить, верно ли он всё понял.
41.
Дереализация вернулась к Кате, многократно усилившись. Она лежала на боку на металлической койке, обхватив руками колени, и тихонько всхлипывала, плача без слёз. В полной тишине тесной темницы девушка начала улавливать звуки. Ей слышались обрывки песен на незнакомых языках, словно кто-то невидимый крутил ручку настройки радиоприёмника, без перерыва скача между станциями. Но, стоило ей прислушаться к этим звукам, как они стихали, и на их место приходили новые. Изо всех углов камеры начинали раздаваться шорохи и скрипы, напоминающие звуки волокущихся по бетону тел и скрежет когтей по металлу. В выгребной яме низкий басовитый голос неразборчиво шептал, временами глумливо хихикая. Эта пытка фантомными звуками длилась и длилась без конца, подходя вплотную к той черте, за которой издевательства превращаются в театр абсурда. Подходя, но не переступая её.
От всего этого хотелось сбежать.
«И кому теперь может быть нужно… такое…» – размышляла девушка, вплотную приблизившись к своему лицу. – «И правда, разве что двум извращенцам-маньякам. И как я не замечала своего уродства? Как я не замечала этого всего?..»
Звуки, смолкшие на мгновение, когда её сознание отделилось от тела, вернулись. И теперь, освобождённая от телесных оков, она могла различить слова.
– Никому не нужна, обречена, сдохнет в полной безвестности… – деловым тоном вещал диктор из расположенного где-то далеко радио. – Мы будем следить за развитием событий.
– Дура! Дура! Дура! Уродина! – булькала чаша Генуя в углу, хихикая своими зловонными внутренностями.
– Паш-ш-шку будеш-шь ублаш-ша-а-ать… – с присвистом шипело существо, ползавшее под койкой, цепляясь за холодный пол металлическими когтями. – Ш-ш-шенаа-а-а… Будуш-ш-шая ш-шена-а-а…
Голоса становились всё громче. Из углов камеры, из каждой трещинки и неровности, способной рождать тень, поднялись призраки. Фигуры, как сразу же догадалась Катя, некогда бывшие человеческими, но утратившие всякое сходство с людьми. И они тянули к ней корявые пальцы, жадно сгибая и разгибая их, шипя и хрипя бессмысленно раззявленными ртами с порванными связками и сломанными челюстями.
Щелчок открываемого замка прозвучал посреди этой вакханалии звонко, как выстрел. И всё вернулось на круги своя. Не произошло никакого перехода, как это обычно бывает в кино. Катя просто открыла глаза, чувствуя, что у неё перехватило дыхание от ужаса, и увидела вокруг себя ту же комнату, в которой она начала своё путешествие по неизведанным сторонам мира.
– О, пожрала…
Спокойный голос старшего из похитителей разнёсся по камере и что-то потекло в миску, звонко ударяясь о её дно и расплёскиваясь. Катя, судорожно перебирая руками и ногами, отпрянула к дальней от входа стене.
Мужчина словно не обратил на это движение внимания. Вылив содержимое кастрюли, он не глядя сунул её в руки своему сыну и сделал два шага в центр комнаты. Крякнув и поморщившись от вони, закурил папиросу уже привычным Кате движением, с ленивой грацией чиркнув спичкой по коробку.
– Ну что, решилась? – спросил он, и девушке показалось, что его слова заклубились по комнате вместе с едким дымом. – У тебя сутки остались.
Катя молчала, парализованная ужасом только что пережитого кошмара. Но мужчина об этом, конечно, не знал.