Сыночкина игрушка
Шрифт:
42.
Свежий ночной воздух немного отрезвил Андрея Семёновича. Темнота уже вступила в свои права над Грачёвском, и его двор тонул во тьме, слегка рассеянной светом уличных фонарей. Мужчина всё ещё обливался потом и дышал тяжело, словно только что пробежался до Липецка и обратно пешком.
– Папка?.. – неуверенно произнёс Пашка у него за спиной.
Андрей Семёнович лишь отмахнулся от сына. В правой руке он всё ещё сжимал нож, а в левой – ворох тряпок, которые сняла с себя девчонка. Картины зверств, которые он в прошлом учинял в подвале, медленно таяли перед глазами. Если бы не темнота – соседи наверняка бы уже мчались к участковому, рассказывать о том, что он сошёл
– Пап…
Спереди на Пашкиных штанах расползалось мокрое пятно. При взгляде на него возникало чувство отвращения, поэтому мужчина старательно отводил глаза.
– Пап…
– Да что тебе надо?!
Андрею Семёновичу хотелось орать, но он смог сдержаться, ограничившись громким шёпотом. Он ещё не успокоился до конца, и Пашка пока ещё не вписывался в его картину мира. Сын ощущался досадной помехой. Но помехой чему? Об этом он старался не думать. Просто помехой – и всё. Обузой, повисшей на его шее.
– Папка… – сын перешёл на шёпот вслед за отцом. – А что дальше делать будем?
Андрей Семёнович задрал голову вверх и посмотрел на небо. Стояла ясная погода, и холодные звёзды перемигивались друг с другом, как будто тоже с любопытством ожидали его ответа. Что дальше? Уверенность в правильности совершаемых им действий вновь исчезла. Осталась лишь вызванная ощущением собственного бессилия злость и обида на весь мир. Что он такое сделал? Зачем понадобилось раздевать девку? Да ещё и резать её одежду…
Мерцание звёзд немного успокаивало. Казалось, что они прибавляют и теряют яркость в осмысленном ритме, гипнотизируя его, пытаясь донести очень важную мысль. Нужно лишь сосредоточиться ещё немного сильнее…
– Пап! – тихий голос сына вызвал такую ярость, что маньяк едва сдержался, чтобы не вспороть ему брюхо ножом. – Пап, я в сортир хочу. И спать.
– Ну так иди в сортир и ложись! – рявкнул Андрей Семёнович.
Ему казалось, что он близок к разгадке, к пониманию причины неправильности произошедшего. Мужчина проводил взглядом сына, который направился к нужнику, так и сжимая в руках кастрюлю. Хотел окликнуть его, чтобы отнёс посуду на кухню, но не стал. Сам уж как-нибудь догадается, что гадить в неё не нужно. Вместо этого Андрей Семёнович снова поднял глаза на небо, но правильный момент ускользнул. Звёзды вновь превратились в безжизненные осколки стекла, застрявшие в чёрной ткани небосвода. Острое чувство ошибочности произошедшего притупилось и отошло на задний план, из трубного рёва превратившись в комариный писк. Ощущение близости разгадки пропало вовсе. Вместо них пришли бесконечная усталость и тупое безразличие. Захотелось, чтобы поскорее всё закончилось, так или иначе.
Тяжело вздохнув, мужчина привычным движением сунул нож в чехол на поясе и медленно побрёл к дому. А то, неровен час, кто-нибудь глазастый всё же разглядит его, истуканом застывшего посреди двора.
Глава 7
43.
Заперевшись в нужнике, Пашка некоторое время поиграл в водителя, сидя на самодельном деревянном стульчаке. Очень кстати оказавшаяся у него в руках кастрюля превратилась в руль, а громовые залпы кишечных газов – в мощный выхлоп гоночного болида. Пашка верил, что когда-нибудь он сможет уехать из Грачёвска и начать новую, совершенно новую жизнь в большом городе. В Липецке, а то и в Москве! Тогда-то уж у него будет всё: и большой телевизор, и квартира с золочёными стульями, и телефон без кнопок. И, разумеется, быстрая гоночная машина, чтобы кататься на ней по ночам…
Но в эту ночь любимая игра быстро ему надоела. Из головы никак не шёл образ запертой в подвале девушки. Беспомощная и униженная, она жалась в самый угол камеры, пытаясь прикрыть наготу руками. Слёзы медленно скользили по грязным щекам, маслянисто поблёскивая в свете тусклой лампочки. Волна возбуждения накатила на парня, и он торопливо ухватился за свои причиндалы, но пенис быстро обмяк прямо у него в ладони. Волнение от увиденного прошло быстро, как будто прохладный ночной ветерок, горько пахнувший полынью, проник сквозь щели в стене сортира и сдул его. Зато на место этой волны тут же нахлынула новая: горечи, смутной тоски и подспудного страха. Пашкина спина покрылась мурашками, и он торопливо вскочил, одним движением натянув штаны.
Катя не была первой пленницей, которую Андрей Семёнович раздел при сыне. Что уж там, Пашка видел и вещи куда более жуткие, в некоторых даже сам принимал участие. Он отлично помнил, как держал руки худощавого подростка задранными вверх, прижав их к полу объёмистым пузом, пока его отец вырезал на груди и животе жертвы матерные слова. Но даже в тот раз его не посетила ни одна дурная мысль. Сегодня же Пашкино сердце едва не разрывалось от мысли о том, что они совершили. Путаясь в расстёгнутых штанах, прижимая к груди кастрюлю и тихонько подвывая, умственно отсталый мчался через двор к дому.
«Главное, чтобы папка меня не видел!» – мелькнула в его голове трусливая мысль, когда он как мог тихо скользнул в приоткрытую дверь. К его облегчению, Андрей Семёнович сидел в дальней комнате, склонившись над печью, и даже не повернулся на скрип половиц.
44.
Валентин Георгиевич считал себя человеком крепким во всех отношениях. Жизнь провинциального участкового, конечно, далека от того, что показывают в популярных сериалах про полицейских и бандитов, которых зачастую сложно отличить друг от друга. Но и ему в своё время довелось, как он любил выражаться, когда рядом не оказывалось посторонних, понюхать и дерьма, и пороха. Причём порой он затруднялся понять, каких именно ароматов ему пришлось вдыхать больше. Однако последнее происшествие всё же вывело его из равновесия.
Расстегнув форменную рубашку, участковый сидел во дворе дома и смотрел на звёзды, наслаждаясь ощущением прохлады и спокойствия. Ночной, спящий Грачёвск нравился ему куда больше, чем дневной. Он погружался в умиротворённую негу, его улицы освобождались визгливых воплей старух, невнятного бормотания музыки из магнитол и установленных на подоконниках домов магнитофонов, лая собак и сытого урчания двигателей машин, спешащих кто куда.
По ночам улочки города, кривые переулки, стиснутые трухлявыми заборами и засыпанные щебёнкой из ближайшего карьера, замолкали. Словно через замершие поля до людского муравейника долетала тишина Казачьего леса.
Неожиданно участковому вспомнился встревоженный шёпот старика:
«Нет девчонки в лесу уже! Говорил я тебе, в лесу случилось что-то, и вот! По домам надо ходить, Вальгеоргич, по домам! Вот с этого хоть и начните!»
Под «этим» он имел в виду, само собой, дом Андрея Семёновича, мужика скрытного и замкнутого, но ухватистого и по-крестьянски хитрого. И чрезвычайно подозрительного, что уж скрывать. Возможно, сам Андрей Семёнович об этом не задумывался, но слишком уж многое можно читалось по поведению его сына. Вспомнить хотя бы ту выходку на пляже, когда вуаеризм, в общем, довольно безобидный, едва не перерос в изнасилование.