Сыновний зов
Шрифт:
— А никого, Лукия Григорьевна! Никого! Наши-то кавалеры в солдатах и по фезео…
— Ну тогда небушко изурочишь, дождя наворожишь, — заметила бабушка.
И верно, в самый разгар сенокоса позарез нужна сухая погода, а тут — не из тучи гром — затянуло небо облаками и заненастило. Подойдет перевала — ливнем льет, в промежутках — бусенец матрусит. Земля напилась, не принимала в себя дождь, и все кругом водой занялось.
Куда по такой погоде? Ни в лес, ни на речку ловить щук жерлицами, ни в огород…
Бабушка
Раскрыл словарь наугад и говорю:
— Бабушка, слушай меня и научись говорить!
— Говорить научиться? — изумилась она. — Да ты в уме ли, Васько? Девятый десяток живу и никто мне не баял, будто я говорить не умею.
— Да нет, бабушка, говорить-то ты умеешь, но говоришь неправильно.
— Чего, чего?! — засмеялась она. — Как ето неправильно?
— Как? А вот как! Скажи мне слово — интеллигенция.
— Ин-ин… — неуверенно начала повторять она и скороговоркой выговорила: — Интелего!
— Ну и неправильно! — захохотал я и снова уткнулся в книжку. — Скажи — автобус.
— Табус! — не задумываясь брякнула бабушка.
— Массив — скажи!
— Шшив! — отвечает бабушка.
— Да никакой не шшив, а массив! — сержусь я. — Допустим, массив леса, массив хлеба, поле то есть!
— Эвон што! — не обижается бабушка, продолжая ловко вязать носок! — А по мне, так оно и есть поле. Ну пашня, ну покос, ну увал, ну угор… Правильно?
— Нет, бабушка, неправильно! А скажи, кем работает дядя Ваня?
— В школе этим, этим…
— Военруком! — подсказываю бабушке, и она с облегчением подхватывает:
— Во, во! Им, им и робит!
— Так ты скажи, скажи!
Однако бабушка не повторяет слово военрук, а смеется. И я смеюсь, вспомнив, как шли мы с ягодами из Согры по соседней деревне Макарьевке и знакомая старушка задала Лукии Григорьевне этот же самый вопрос:
— Кем у тебя Ваньша-то робит?
— Да индуком в школе! — отозвалась бабушка.
Странное дело: старушка поняла ее и не переспросила…
Помню, в войну жила у бабушки на квартире воспитатель детдома Тамара, так бабушка ее звала не иначе как Самара.
Нет, не научить мне, видно, Лукию Григорьевну русскому языку!.. Читаю ей заковыристые слова, а она молчком слушает да носок вяжет.
— Бабушка, да ты повторяй их, заучивай! — прошу ее, а она только головой кивает.
— Не русские они, Васько, эти слова-то! — наконец говорит бабушка и серьезно смотрит мне в глаза.
— Как не русские?!
—
— Какие тогда, по-твоему, русские?
— Какие? — бабушка быстро произносит несколько слов, я ищу, но в словаре их нету. Я-то их понимаю и знаю, да найти не могу.
— Бабушка! Какие же они русские, если в словаре русского языка их нет!
— А чьи же они тогда?
— Ну чьи, наши! — отвечаю я бабушке.
— А раз наши, стало быть, и русские! — твердо говорит она. — Если бы не русские, то разве бы ты их понимал?
И неожиданно:
— Васько! Паужнать время, сбегай-ко в завозню и принеси латку с варенцом. Да загляни под сарай, не каплет ли на травы на пятрах.
Я оставляю книгу на столе, вскакиваю с лавки и бегу к двери. Бабушкин заботливый голос настигает меня у порога:
— Набрось на плечи Ваньшин дождевик, да не выскакивай на улку нарастопашку!
— Нараспашку, — поправляю я бабушку, и она не обижается:
— Ну, ну, нараспашку! Думаешь, я и совсем худа на язык.
Пока доставал из погреба латку с варенцом, квашенным отварным молоком с поджаристыми пенками, пока заглянул под сарай на пятры, бабушка застелила на середе столешницу льняной скатертью, положила подовые витушки, поставила деревянную миску, а в ней каждому по узорной деревянной ложке.
— Ох, Васько, совсем я выжилась из ума! — всплескивает бабушка руками. — Забыла наказать, чтобы и лагунчик с квасом ты заодно захватил…
— Ничего, на той же ноге обернусь! — живо откликаюсь я и снова бегу в завозню. Мне нравится бабушкин ядреный квас на семидневном мелу, с листьями смородины и вишняга.
Потом поочередно мы умываемся из медного рукомойника, утираемся чистым рукотертом и садимся паужнать. Хлебаем варенец с витушками и ведем речь о том, куда пойдем с ней, когда перестанет матрусить дождь. Говорим и говорим с бабушкой, говорим понятными для себя словами. Я напрочь забываю, что в тетушкиной книге не отыщутся многие произносимые нами слова: бельник, елань, рёлки, копанец, ляжина, слизуны, глубяна, вишенье, пестереюха…
Когда после паужны вспоминаю о книжке в горнице, где столько трудных для бабушки слов, мне становится неловко за свою затею — учить ее правильному русскому языку. Она права: ну разве можно в одну, пусть и толстую книгу поместить все народные слова? Только что мы разговаривали с ней понятными нашими словами. А раз они наши — стало быть, они и русские.
Журавлиные корни
Тоскливо одному в избе, и пуще того есть охота. А заслонку у печи шевелить нечего: мама поставила отварить кринку простокваши на творог. И чугунка на шостке пустая, остатки «трахмального» киселя я насухо выскреб.