Сыновья и любовники
Шрифт:
— Джон Бауэр! — повторял он.
— Я это, — говорил парнишка.
— Да ведь у тебя вроде нос совсем другой был, — говорил лоснящийся Уинтерботем, вглядываясь в него из-за барьера. Народ хихикал, воображая Джона Бауэра старшего.
— А папаша игде ж? — величественно и властно вопрошал мистер Брейтуэйт.
— Хворый он, — пискливо отвечал мальчуган.
— Ты б ему сказал, чтоб не касался спиртного, — важно вещал кассир.
— Как бы он тебя за это в землю не втоптал, — раздавался сзади чей-то насмешливый голос.
И все хохотали. Большой, величественный
— Фред Пилкингтон, — равнодушно вызывал он.
Мистер Брейтуэйт был один из главных акционеров этой компании.
Пол знал, его очередь через одного, и сердце его заколотилось. Его притиснули к камину. Ему жгло икры. И не было надежды протиснуться сквозь людскую толщу.
— Уолтер Морел! — раздался громкий голос.
— Здесь! — тоненько, еле слышно отозвался Пол.
— Морел… Уолтер Морел! — повторил кассир, уперев два пальца в ведомость, вот-вот ее перелистнет.
Пол, во власти мучительного смущенья, не в силах был крикнуть громче. Спины взрослых заслоняли его. И вдруг на выручку пришел мистер Уинтерботем.
— Туточки он. Где ж он? Морелов парнишка?
Толстый, краснолицый, лысый человечек шарил по комнате острым взглядом. Ткнул пальцем в сторону камина. Углекопы оглянулись, посторонились, и мальчик оказался на виду.
— Вот-он он! — сказал мистер Уинтерботем.
Пол подошел к барьеру.
— Семнадцать фунтов одиннадцать шиллингов и пять пенсов. Ты чего не откликаешься, когда тебя вызывают? — сказал мистер Брейтуэйт. Он со стуком поставил мешочек с пятью фунтами серебра, потом уважительным, изящным движением достал столбик золотых — десять фунтов и поставил рядом с серебром. Блестящая золотая струйка растеклась по листу бумаги. Кассир отсчитал деньги, мальчик передвинул всю кучку к мистеру Уинтерботему, который вычитал арендную плату за квартиру да еще за инструменты. Опять предстояло мученье.
— Шестнадцать шиллингов шесть пенсов, — сказал мистер Уинтерботем.
Парнишка был так подавлен, что и сосчитать не мог. Подтолкнул к Уинтерботему серебряную мелочь и полсоверена.
— Ты сколько мне, по-твоему, дал? — спросил Уинтерботем.
Мальчик посмотрел на него, но не ответил. Он понятия не имел, сколько там денег.
— Ты чего это, язык проглотил?
Пол прикусил губу и подвинул к нему еще серебра.
— Вас чего, в школе считать не учат?
— Не, только алгебру да французский, — сказал один из углекопов.
— А еще нахальничать да бесстыдничать, — сказал другой.
Кого-то уже Пол задерживал. Дрожащими пальцами он сгреб свои деньги в мешочек и выскользнул из комнаты. В такие минуты он терпел муки ада.
Наконец-то он на воле и с безмерным облегчением шагает по мэнсфилдской дороге. Стена парка поросла зелеными мхами. Во фруктовом саду под яблонями что-то клевали белые и золотистые куры. Вереницей тянулись к дому углекопы. Пол робко держался поближе к стене. Он многих знал, но, перепачканные угольной пылью, они казались неузнаваемыми. И это была еще одна пытка.
Когда он пришел в Новую гостиницу, отца здесь еще не было.
— Твой папаша еще не приходил, — сказала она тем особенным и презрительным, и вместе покровительственным тоном, какой свойствен женщине, привыкшей разговаривать больше со взрослыми мужчинами. — Садись посиди.
Пол сел у стойки на краешек скамьи. В углу несколько углекопов подсчитывали и делили деньги, другие только еще входили. Каждый молча взглядывал на мальчика. Наконец пришел Морел; оживленный, быстрый и, хотя в грязной рабочей одежде и неумытый, что-то напевал.
— Привет! — почти с нежностью сказал он сыну. — Обошел меня, а? Выпьешь чего-нибудь?
Пол, как и другие дети Морела, был воспитан яростным противником спиртного, и уж ему лучше пусть бы выдрали зуб, чем на виду у всех пить лимонад.
Хозяйка глянула на него de haut en bas [1] , почти с жалостью, но и негодуя на его безусловную, яростную добродетель. Насупившись, Пол отправился домой. Молча переступил порог. По пятницам мать пекла хлеб, и наготове всегда была сдобная булочка. Миссис Морел поставила ее перед сыном.
1
свысока (фр.)
И вдруг он возмущенно повернулся к матери, глаза его засверкали:
— Не пойду я больше в контору! — сказал он.
— Почему? Что случилось? — удивилась мать. Ее даже забавляли эти его внезапные приступы гнева.
— Не пойду я больше, — заявляет Пол.
— Ну хорошо, скажи отцу.
Пол жует булочку с таким видом, будто она ему противна.
— Не пойду… больше не пойду за деньгами.
— Тогда сходит кто-нибудь из детей Карлинов, они от шестипенсовика не откажутся, — говорит миссис Морел.
Кроме этой монетки Полу других денег не перепадало. Тратил он свои шесть пенсов обычно на подарки ко дням рождений; какие-никакие, то были деньги, и он ими дорожил. И все же…
— Пускай получают шесть пенсов! Не нужны они мне, — говорит он.
— Ну и хорошо, — соглашается мать. — А мне-то зачем грубить?
— Противные они, неученые совсем и противные, не пойду больше. Мистер Брейтуэйт говорит «игде ж» да «чего», а мистер Уинтерботем говорит «туточки».
— И из-за этого ты не хочешь туда ходить? — с улыбкой спрашивает миссис Морел.
Мальчик молчит. Лицо бледное, глаза темные, гневные. Мать занимается своими делами, не обращает на него внимания.
— Стоят все передо мной, никак не пройдешь, — говорит он наконец.
— Так ведь надо просто попросить, чтоб пропустили, хороший мой, — объясняет мать.
— А Элфрид Уинтерботем говорит: «Вас чего, в школе считать не учат?»
— Его самого почти ничему не учили, — говорит миссис Морел. — Это уж наверняка… ни хорошим манерам, ни соображению… а хитрый он от рожденья.