Сыновья полков(Сборник рассказов)
Шрифт:
Все произошло неожиданно.
На площадь их выгнал нарастающий гул самолетного двигателя. Небо было чистым, они осмотрелись вокруг: самолет вынырнул из-за зеленой стены леса. Он летел прямо на длинные прямоугольники бараков, окруженных пустотой «зон смерти». Пролетел быстро, но, однако, не на столь большой скорости, чтобы сотни заключенных не рассмотрели опознавательных знаков.
— Англичане!
Сташек в это время находился в больничном бараке. Состояние его здоровья было настолько тяжелым, что гитлеровцы даже исключили его из списка военнопленных, подлежащих отправлению в рейх. Вероятно, решили, что четырнадцатилетний
Прошло много времени, прежде чем здоровье начало возвращаться к нему. На место вывезенных мужчин немцы поместили в лагерь несколько сотен женщин, главным образом участниц Варшавского восстания. Женщины — товарищи по немецкой неволе тепло заботились о нем. К нему обращались просто Имек, и мало кто знал, что это не только уменьшительная форма имени парнишки. Именно там, в лагерном больничном бараке, до него долетел тот крик:
— Англичане!
Несмотря на слабость, он через минуту оказался во дворе. Возможно, это был просто слух, очередной, напрасно возбуждающий надежду?
Но самолет возвращался. Он появился над рядом наблюдательных вышек, между которыми была натянута сетка из колючей проволоки, окружавшей лагерь. Раздались короткие пулеметные очереди. Люди не бежали от бараков. Это стрелял летчик. Пули били в слепые глазницы прожекторов, разбивали в щепки деревянные помосты и будки наблюдательных вышек, ударялись в бункер охраны лагеря.
А затем, едва стих гул мотора истребителя, со стороны близлежащего торфяника, откуда на лагерь всегда тянуло зловонным ядом болотных испарений, донесся другой звук. Среди пустынной равнины медленно ползли танки. Шедший из них первым выломал ворота лагеря и потянул за собой сорванные сети колючей проволоки. Снова раздался крик. В этом крике были и неверие в то, что предстало перед глазами, и торжествующая радость:
— Поляки?!
Когда Сташек сквозь толпу обрадованных и счастливых женщин протиснулся к танкам, командир взвода поручник Станислав Дульский произнес с нарочитым облегчением:
— Ну, хоть один мужчина…
Офицер протянул руку. Однако «мужчина» не бросился к нему в объятия, несмотря на то, что хотел это сделать в первом порыве радости. Подтянулся, как будто на нем была солдатская форма, а не изношенные лохмотья, и сказал:
— Пан поручник, докладывает бомбардир Имек, солдат Армии Крайовой, участник Варшавского восстания.
На мгновение сделалось тихо.
— Хлопче… — первым заговорил офицер, а затем обнял Сташека.
— Из Варшавы? — спросил он минуту спустя.
Шоен-Вольский кивнул. Только сейчас он почувствовал волнение и постарался скрыть его.
— Из Варшавы!
Слова прозвучали громко и пламенно, казалось, он искал в слове «Варшава» уверенность и силу перед неожиданным наплывом чувства скорби, с которым он по мог совладать.
— Мы вышли двадцать седьмого…
Он встретил непонимающий взгляд поручника. Минуту спустя он догадался, о чем спрашивал взгляд офицера.
— Сентября… — прошептал он, как будто только сейчас понял, что с того времени прошло более полугода. — Двадцать седьмого сентября. День был такой же теплый, как сегодня.
Многие годы потом историки будут размышлять о том, как это было возможно продержаться столько времени, если у восставших варшавян патронов и гранат в лучшем случае
Имек не смог добраться до Мокотува, где он жил, до пункта сбора своего отряда в Сьрудмесьце и после начала восстания обратился в другой отряд Армии Крайовой, командир которого без возражений принял его. Парень был рослым, выглядел сильным и проворным, тем более что поручник Вальдемар не спрашивал о возрасте. Важно было другое:
— Стрелять умеешь?
Отец Вольского, инженер, был офицером запаса 7-го уланского полка. Перед войной он часто брал сына на стрельбище. Уже семилетним мальчиком Сташек освоил спортивное оружие. Но за время оккупации, до самого восстания, ему ни разу не пришлось стрелять, хотя уже в 1942 году он стал членом харцерской организации мокотувского подполья. Сташек распространял нелегальную печать, был связным, писал на степах антигитлеровские лозунги, разбрасывал листовки.
После того как командир группы «Гранат» согласился принять Сташека, мальчик спросил несмело:
— А оружие, пан поручник?
Прошло тем не менее несколько дней, прежде чем он получил старую австрийскую винтовку времен еще первой мировой войны, а к ней всего три патрона, у одного из которых гильза была треснута и грозила разорваться при выстреле. Позднее, когда ребята из группы «Гранат» убедились, что Имек стреляет очень хорошо, он получил другую, первоклассную винтовку с оптическим прицелом.
И вот наступило 27 сентября. Группа «Гранат» капитулировала последней в районе. Из отряда осталось в живых только девять человек — все были ранены. Они проходили мимо немцев с автоматами. Шли складывать оружие. Недалеко стоял остов сгоревшего танка. Это Имек из своей винтовки остановил экипаж, когда подхорунжий Збигнев Вроньский подбил машину из противотанкового ружья. Правда, при этом он сам был тяжело ранен. И вот теперь Имек должен был сдать свое оружие. Сейчас он мог, кипя от бессильного гнева, только про себя повторять слова отмщения:
— Еще встретимся!..
Он ждал этого момента долго. В медленно двигавшихся эшелонах. За колючей проволокой немецких лагерей для военнопленных. Иногда даже начинал сомневаться: а наступит ли он вообще — этот час отмщения. А теперь он опять был одет в польскую военную форму.
В тот же день, когда танковая дивизия освободила узников лагеря, он еще раз обратился к командиру взвода бронетранспортеров поручнику Дульскому с просьбой принять его к себе.
Когда ему пробовали отказать, он прибегал к наиболее убедительному, как ему казалось, но звучавшему по-детски аргументу:
— Я должен!.. Должен!..
Он не хотел объяснять почему. Да никто и не настаивал.
Он получил наконец назначение, о котором мечтал: во взвод бронетранспортеров роты оружия, поддерживавшей 8-й батальон 3-й бригады. Не моргнув глазом, заполнил анкету. Между прочим, ему грозило двухлетнее заключение за неправильно указанные сведения.
В графе «возраст» он без колебания написал: 17 лет, хотя в действительности ему было на два года меньше.
Через несколько часов Вольский из военнопленного снова стал солдатом. Он был назначен стрелком ручного пулемета на бронетранспортере. Снова в его руках было оружие. Выезжая за ворота гитлеровского лагеря Оберланген, он с детской нетерпеливостью думал: «Все же встретимся!..»