Сыновья полков(Сборник рассказов)
Шрифт:
— У меня в руке сигарета… У тебя в руке сигарета… У него в руке…
Девушке на балконе было не более двадцати, а я ведь… Среди многочисленных картинок на стене комнаты я увидел фотографию девушки, которую искал.
— Я приехал именно к этой Марии. — Я показал рукой на фотоснимок молодой женщины в форме плютонового. Среди наград был Крест Храбрых и чуть выше три звездочки на темно-синем фоне орденской ленточки, означающие число ранений.
— Это я. — Женщина, отворившая дверь, смотрела на меня вопросительно.
— Мамочка, можно взять твой свитер? — в комнату
— Это Зося, моя вторая дочь, — сказала пани Мария.
Рядом с ее фронтовым снимком фотография мужчины, тоже в военной форме.
— Муж шел с польской армией от самого Ленино и во время форсирования Одера был ранен в ногу…
Встретились и поженились они уже после войны, но оба имеют этот общий, фронтовой раздел в своих биографиях. С той лишь разницей, что дорога Марии на родину была более сложной и трудной.
— Этот снимок сделан уже после войны, кажется, летом 1945 года, — вспоминает хозяйка семьи.
Лицо девушки с правильными чертами, гладко зачесанные назад волосы еще больше подчеркивали ее спокойную красоту, а также характер сильный, решительный, почти мужской.
Пани Мария открывает шкаф и среди цветастых платьев находит зеленую военную форму. Среди наград военных лет — Крест Виртути Милитари, которого нет на том памятном снимке, сделанном сразу после войны.
— Надо было быть мужественной, — говорит пани Мария.
Ей было тринадцать лет, когда первый год войны вырвал ее неожиданно из родной семьи, которая состояла из семи человек. Они очутились в далекой Казани. Никогда прежде ей даже не приходилось слышать об этом городе, столице Татарской Автономной Советской Социалистической Республики. Девочка работала в одном из колхозов, расположенном почти рядом с городом. Младших братьев и сестер советские власти поместили в детский дом. Марыся была не по годам рослой и поэтому выглядела старше, чем это значилось в свидетельстве о рождении. Она стала прихварывать, очень ослабла и боялась, что не переборет болезнь. Испытывала одиночество, но умирать не хотелось, и она старалась о смерти не думать.
Проклятая война, она отняла у нее все самое дорогое: дом, близких, — оставив ее без перспектив на будущее, разрушила все детские мечты!
Однажды тоска не давала ей уснуть всю ночь, и на рассвете Марыся решила объявить войне свою личную, девичью войну. Она решила любой ценой возвратиться на родную землю и бороться за ее свободу.
Утром пошла в город. Речной порт на Волге был в тот период переполнен людьми, эвакуированными сюда из разных районов, оккупированных немцами. С каждым днем далекая война становилась все более ощутимой. Об этом напоминали толпы беженцев, измученные лица людей.
Марыся не имела никаких документов, а чтобы их получить в милиции, нужно было иметь справку о состоянии здоровья. Пришлось ждать очереди к врачу. Ночевала на пристани у реки, питалась на продовольственном пункте, где выдавали питание для беженцев. Наконец дождалась номерка к врачу.
Чтобы получить документы и направление на работу, девушка дважды обманула, сказав, что ей шестнадцать лет и что она
Вначале она получила работу в студенческой столовой. Но вскоре студенты ушли добровольцами на фронт, а их общежитие было занято танкистами. Затем работала на стройке, месила глину, подносила кирпичи…
Однако в период войны не так много строилось, и Марыся вскоре опять должна была искать работу.
Это был трудный и кровопролитный 1941 год, на фронтах шли тяжелые оборонительные бои. Плакаты призывали: «Все для фронта!» И Марыся решила пойти работать в госпиталь, куда привозили много раненых.
Здесь, в госпитальных палатах, Марыся воочию увидела всю глубину несчастья и боли, которые несла с собой война. Среди больных и умирающих она познавала ужасающую по своей жестокости правду о слабости и мужестве человека. Вначале не могла смотреть на раны, ей делалось дурно от гноящихся ран, удушающего запаха лекарств… Не могла она слышать просьбы и стоны, крики боли и отчаяния, выносить взгляды тех, кто не имел уже сил говорить даже шепотом…
Специально ее никто ничему не обучал. Практика была лучшим учителем. Не было времени ни для лекций, ни для курсов. Показали, как перебинтовывать, делать уколы, переносить раненых. Она пересилила собственную слабость и стала санитаркой. К ней теперь обращались просто: Маруся.
Однако в Казани она не хотела оставаться, хотя здесь было спокойнее и безопаснее. Однажды с эшелоном уехала в Москву. Копала окопы на подступах к советской столице, затем попросила послать ее на фронт. Вначале отказали:
— Слишком молода, тебе только шестнадцать лет…
А в действительности ей было четырнадцать. Но она не уступила. Пошла в райком партии, а когда не смогла ничего добиться, привела с собой старших подруг: они за нее поручатся!..
Была зима 1942 года, когда их комсомольский отряд впервые увидел сражающийся Сталинград. К Волге добирались пешком. Постоянно усиливающийся грохот, как компас, указывал направление. А потом очутилась в занесенных снегом руинах города. В госпитальных палатах Казани Марыся думала, что страшнее уже ничего не может быть. Здесь, в развалинах города на Волге, она была не только санитаркой, но и солдатом. Временные госпитали находились в подвалах, которые зачастую становились опорными пунктами, отражающими гитлеровские контратаки. Тогда санитарки, врачи и раненые брались за оружие и сражались за каждый метр русской земли.
Маруся помнит Андрея, стрелка ручного пулемета. Когда она доползла по заснеженному рву к его огневой позиции, он стрелял левой рукой. Правую ранило осколком. Не разрешил себя увести с боевой позиции и еще даже гневно крикнул: «Уходи!» Она не обиделась, научилась понимать и ценить этих прекрасных парней, прикрывавших героизм показной грубоватостью. Она быстро наложила на рану Андрея повязку, а он уже кричал:
— Ленту подавай, ленту! Опять идут, гады проклятые!
Много было таких парней, поэтому и город продолжал сражаться.