Сыновья
Шрифт:
— Ну а как ты себя чувствуешь? — спросил Бакин.
— Я — нормально. Кость не задета, так что скоро буду в строю.
Николай взял пакет с гостинцами для Павла и сказал:
— Товарищ старший лейтенант, разрешите, я к Чайкину зайду на пару минут?
— Так мы же вместе зайдем, — ответил Бакин. — Вот поговорим с Юрой и пойдем.
— Коля прав, — поддержал Коблика Шувалов. — В той палате лежат только тяжелораненые, и вас туда не пустят. Лучше всего, Коблику попытаться одному туда прорваться.
Бакин согласился и молча кивнул головой
Николай направился в дальний конец палаты. Осторожно приоткрыл дверь, ему навстречу поднялась медсестра.
— Здесь мой товарищ лежит, Чайкин Павел.
Медсестра помедлила, оглянулась и сказала:
— Хорошо. Но только на несколько минут. Ему еще нельзя долго разговаривать.
В палате стояло четыре койки. Коблик с трудом узнал на крайней койке Павла. Худое, бледное, осунувшееся лицо. Глаза полузакрыты. Николай приблизился.
— Здравствуй, Паша! Как ты?
— Привет, Коля. По-моему, уже нормально. Говорят, что долго на операционном столе был.
Коблик поставил пакет на тумбочку.
— Угостишь ребят.
— Хорошо. Спасибо. Слышал, что меня скоро отправят в Ташкент. Не знаю, что маме написать. О ранении сообщать не буду. И ты пока не пиши домой обо мне.
— Хорошо, Паша.
Как хотелось Коблику сейчас сказать какие-то особые слова своему другу. Сказать, что он знает о том, что именно Чайкин первым заметил ракету, звавшую на помощь, и о том, что он, Коблик, видел, как первым к их позиции побежал Павел. Но не мог. Он вдруг почувствовал, что может разрыдаться.
Сестра, то ли поняла состояние Коблика, то ли действительно отведенное ею время уже истекло, решительно сказала:
— Все, мальчики, хватит. В следующий раз поговорите подольше. Паша, тебе нельзя много разговаривать, отдыхай.
Коблик дотянулся до лежавшей поверх одеяла, руки Чайкина и легонько пожал ее.
— Держись, братуха, я скоро снова приду.
— Пока, Коля. Будь осторожен.
Коблик вышел из палаты. Слезы туманили глаза, ему было мучительно жалко Павла и всех этих ребят.
ПИСЬМО С ЗАПАХОМ ЛЕКАРСТВ
Жукин и Солдунов приходили еще дважды. Они сваливали вину друг на друга и уже успели между собой поругаться.
Не выдержав, Вера Федоровна сама позвонила начальнику милиции и рассказала об этих визитах. Начальник милиции распорядился дать Коблик официальный ответ, в котором сообщалось, что авторами анонимок являются Жукин и Солдунов. Кроме того, в ответе объяснялось, что если Вера Федоровна желает, то может обратиться в народный суд для привлечения анонимщиков к уголовной ответственно сти.
Прошло еще два дня, и к Вере Федоровне пришли сослуживцы Жукина и Солдунова, которые занимались проверкой поведения этих людей. Оказалось, что милиция сообщила о действиях Жукина и Солдунова по месту работы и их будет судить товарищеский суд.
Вере Федоровне все это уже надоело. И, рассказав членам товарищеского суда о соседях, она попросила ее больше не беспокоить, а также заявила, что на заседание их суда она
Но на этом дело не кончилось. Вечером Жукин и Солдунов заявились снова. На этот раз, не стесняясь в выражениях, Вера Федоровна высказала все, что у нее накипело на душе и прогнала их.
Взволнованная, Вера Федоровна ходила по квартире. Звонок Чайкиной, который раздался перед самым сном, еще усилил ее тревогу. Чайкина так долго расспрашивала Веру Федоровну о самочувствии, как-то по-особенному настойчиво выясняла, давно ли она получала письма от Николая, что Вера Федоровна начала думать, не случилось ли что-либо с сыном. Она с волнением спросила:
— Нина Тимофеевна, может, вы что-нибудь узнали о моем Коле?
Чайкина сразу же поняла ее и поспешно ответила:
— Нет-нет, дорогая Вера Федоровна. Я уверена, что у Коли все в порядке. Просто я получила от Пашеньки письмо. Он пишет, что все нормально и у Коли все хорошо. Но у меня что-то тревожно на сердце.
— Ну что же это вы, Нина Тимофеевна? — засмеялась Коблик. — Вам сын докладывает обстановку, а вы — в панику. Вот мой что-то долго не пишет.
— Ой, не говорите. Но меня смутило одно обстоятельство. Паша пишет, что их взвод придается другому батальону, поэтому у него изменится адрес, будет другой номер полевой почты.
— Ну и что? По-моему, вы зря волнуетесь, — попыталась успокоить Чайкину Вера Федоровна. — У них же служба: куда прикажут, туда и пойдут. Так что не волнуйтесь. Надеюсь, что вот-вот получу от Коли письмо. Он наверняка сообщит и о Паше. Я сразу же позвоню вам.
— Да-да, спасибо, Вера Федоровна, вы как-то мне рассказывали, что нюхаете каждое письмо от сына. Помните?
— Конечно, помню, — снова засмеялась Коблик, не ожидая, что дальше скажет Чайкина.
А Нина Тимофеевна продолжала:
— Так вот, последнее письмо Павла сильно пахнет лекарствами.
Голос у Нины Тимофеевны сорвался, и последние слова она произнесла тихо, с хрипотцой.
Коблик растерялась. Она как могла успокоила Нину Тимофеевну, а когда положила трубку, то поняла, что этой-ночью ей уже не уснуть. Тревога охватила ее и за Чайкина, и за своего сына.
Наступившее утро принесло облегчение. В почтовом ящике лежало письмо от Николая. Быстро вскрыв конверт, Вера Федоровна начала читать.
«Здравствуйте, дорогие мама и Сережа! Вчера мы возвратились с боевого задания. Так случилось, что наше отделение вынуждено было отбиваться от духов. Мы понесли тяжелые потери. Есть раненые и убитые…
Два часа назад мы пришли с аэродрома, где провожали «черный тюльпан», — так у нас называют самолет, который увозит погибших в цинковых гробах на Родину. Простились с нашими друзьями Бадаевым, Коржом и Гулямовым. Все ребята стояли в строго и плакали. Мама, к вам, возможно, зайдет или позвонит мой друг, он должен приехать в Минск. Прошу тебя и Сережу заботиться о нем. Мы здесь дружили, и, когда я вернусь, наша дружба будет продолжаться всю оставшуюся жизнь.