Сыскная одиссея
Шрифт:
Стали обходить обывателей. Удача улыбнулась на Рыбацкой. Некто Игнатьев, хитрый мужичонка, которого летом Тараканов привлекал за браконьерство, дома отсутствовал. Со слов жены, накануне муж пришел домой довольный, принес трешку задатка и рассказал, что на сегодня, на пять часов, его подрядили в дальнюю поездку, за которую обещали красненькую. Но куда именно поедет, не сказал. Седоков муж должен был забрать в Пушкинском детском саду. Сад этот располагался аккурат напротив почтовой конторы, на параллельной Большой Московской Пушкинской улице. Боясь потерять выгодных клиентов, Игнатьев
В избе было жарко натоплено, Тараканов изнемогал от жары, а шинели снять не мог, чем вызывал удивленные взгляды сослуживцев. Посланный к исправнику городовой вернулся и передал приказ начальника – ждать. Другой городовой принес от матушки Тараканова ужин, который был давно съеден. Дети Игнатьева уже спали на полатях русской печки, его баба возилась в кухне, бурча что-то себе под нос: беспутного мужа все еще не было. Чтобы не лишиться чувств от жары, Тараканов беспрерывно выходил на двор и поэтому первым заметил вернувшегося хозяина. Сначала за воротами раздалось лошадиное ржание, а когда полицейский надзиратель выскочил на улицу, то увидел запряженные низкорослой лошадкой сани, в которых лежало завернутое в тулуп тело, не подававшее никаких признаков жизни. «Убили. Следы заметают», – мелькнуло в голове у Тараканова. Он осторожно отвернул полу тулупа. Запах густого перегара чуть не сшиб его с ног. Игнатьев был жив, но толку от этого никакого не было. Чего они только с ним не делали, пытаясь разбудить. Городовые терли ему уши, сыпали за шиворот снег, награждали увесистыми тумаками, все было напрасно.
Жена возчика стояла у ворот.
– Оставьте его, ваше благородие, все одно не разбудите. Его, ирода, теперь сам черт не разбудит. Часа через три сам проснется, начнет похмеляться искать и меня с детями по избе гонять, чтоб его нелегкая взяла. Лошадка у нас умная, всегда к дому придет, если бы не она, давно бы замерз муженек мой непутевый. Помогите лучше его в дом втащить.
– Нет. Мы его с собой заберем. Мне необходимо с ним побеседовать сразу после пробуждения, да и вам спокойней будет.
Баба заголосила:
– За что ж вы меня сиротой делаете! Как же я с детями малыми жить-то буду! Пошто кормильца лишаете! Что он сделал такого? Я на вас жаловаться буду! Я завтра к прокурору пойду!
– Идите к кому хотите, ваше право. А мужа я все равно заберу. И не пугайтесь вы так, он у нас свидетелем числится. Мы его на вашей лошади до управления довезем, вы садитесь в сани и правьте, лошадь потом домой пригоните.
– Никуда я не поеду.
– Как хотите. Я тогда ее у крыльца привяжу, утром хозяин проспится и заберет.
– Тьфу на вас. Обождите, я оденусь.
В управлении были только дежурный городовой и дремавший на стуле Кудревич. Прибывшие с Таракановым полицейские волоком протащили Игнатьева в арестантскую и, не церемонясь, бросили на пол. Кудревич подошел к доставленному, нагнулся над ним, но тут же отстранился, брезгливо морща нос.
– Совсем
– Даже «мама» сказать не может. Но баба его говорит, через пару часиков оклемается.
– Тогда я подожду. Вы со мной?
– Да. А где остальные?
– Исправник распустил всех по домам до утра, завтра в семь велено прочесать Пушкинский парк, вдруг найдем чего. Сергей Павлович тоже спать ушел. Антипов, поставь-ка, братец, самовар, надзирателю будет полезно чайку с морозца, – обратился к дежурному городовому Кудревич.
– Благодарю, Витольд Константинович, действительно, чайку не мешает. Я своих городовых отпущу? – сказал Тараканов.
– Отпускайте, втроем справимся. Еще Харламов должен подойти, я ему приказал к трем явиться, меня сменить, я же не знал, когда вы прибудете.
Пробуждения возчика ждали более часа. Наконец Кудревич не вытерпел и приказал городовому и уже прибывшему уряднику повторить процедуру реанимации. Нижние чины восприняли приказ с надлежащим рвением, прошли в арестантскую, откуда вскоре послышалась возня, а потом рев задержанного: «Ухи, ухи отпустите!» Помощник исправника и надзиратель вскочили со своих мест. Харламов и Антипов выволокли Игнатьева из камеры и бросили на пол дежурки.
Игнатьев сел на пол, скрестил ноги и, держась за уши, стал раскачиваться из стороны в сторону. Потом заорал: «Глашка! Глашка, шкура барабанная! Квасу дай скорее!» Возчик обвел помещение ничего не соображающими глазами, зацепился взглядом за золото погон Кудревича, и взгляд его тут же стал осмысленным.
– В часть попал! Ой, грехи, грехи. Ваше превосходительство, нет ли у вас квасу?
– А за сороковкой послать не прикажешь ли? – спросил Тараканов.
– А можно? У меня деньги есть, не сумлевайтесь. – Игнатьев попытался засунуть руки в карманы тулупа, но сидя это сделать было крайне затруднительно. Тогда он лег на пол и достал из кармана несколько мятых зеленых бумажек и горстку медяков. – Вот-с, – сказал он и попробовал подняться. – Пошлите вон ту морду, да пусть штоф возьмет, я всех угощу.
– Я тебе дам «морду»! – Антипов, к которому относились слова задержанного, замахнулся на Игнатьева кулаком.
– Тихо, Антипов, тихо, остынь. – Кудревич взял Игнатьева под руку и помог ему встать, затем, поддерживая, провел к стоявшей у стены деревянной скамейке для посетителей и посадил на нее. – Налью я тебе водочки, и посылать никого не надо, у меня есть. Ты только скажи, откуда у тебя эти деньги?
– Не воровал, ваше превосходительство, вот вам крест! Я не вор. Я честно эти деньги заработал.
– Как заработал?
– Отвез двух бар в Мокрый Корь и заработал.
– Сколько же они тебе дали?
– Уговорились на красненькую, да баре больно хорошие, не сквалыжники! Дали на чаек. Три рубли задатку да двенадцать под расчет. Пятнадцать рублей заработал! – Игнатьев внимательно посмотрел на деньги в руках. – Три Глашке отдал, девять с мелочью при мне… Так я меньше трех рублей пропил! – Эта арифметика явно обрадовала задержанного. – Эх, ваше благородие, вели четверть купить, кутнем! Только прям сейчас поднеси хоть чарочку, а то в голове наковальня.