Сыскная одиссея
Шрифт:
– Спасибо, Сергей Павлович! – Тараканов опять попытался встать.
– Лежите, лежите. Поздравляю и от себя лично говорю «спасибо». – Исправник понизил голос: – Вы меня очень выручили, голубчик. Не разыщи вы денег, я бы уже неделю себе место искал. Жандармский ротмистр Кожин, что сюда приехал дознавать этот разбой, мне так и сказал: если бы, говорит, Сергей Павлович, ваш надзиратель денег так быстро не разыскал бы, не сносить вам головы. Еще раз – крепкое мое спасибо. Услугу вашу никогда не забуду.
– Рад стараться, ваше высокоблагородие!
Посидев
Через полчаса в комнату зашел потомственный почетный гражданин Добронравов. Он переложил внушительных размеров узелок из правой руки в левую, перекрестился на образа и поклонился вскочившему с постели надзирателю.
– Как здоровье, Осип Григорьевич, ваше благородие?
– Спасибо, уже почти здоров.
– Слава тебе, господи! – Добронравов опять перекрестился. – А я вот выбран нашим городским купечеством поздравить вас с великим праздником Рождества Христова и передать самые наилучшие пожелания. Мы еще в канун праздника собрались, да матушка ваша не пустила, плохи вы еще в ту пору были. Позвольте передать вам наши скромные дары – тут-с гусек, стерлядочка (это от меня лично), ну и другие разные деликатесы.
– Спасибо большое, но я, право, не могу…
– А еще к светлому празднику уполномочило меня наше городское купечество, во исполнение многолетней традиции, преподнести вам конвертик со сторублевочкой, чтобы имели вы возможность приобрести себе чего пожелаете.
– А вот от этого увольте. Денег я с вас тем более взять не могу.
– Это как? – В голосе купца слышалось неподдельное удивление.
– Не могу и все. Я мзду не беру.
– Какая же это мзда? Ежели вы, например, матушке своей на праздник платок подарили, это разве мздой называется?
– То мать родная, а не посторонние люди.
– Господи! Какие же мы посторонние? Вы нам теперь как отец родной, и даже лучше, потому государем нашим поставлены блюсти покой и охранять барахлишко наше, неустанными трудами нажитое. Предместник ваш брал, не брезговал, его предместник тоже.
Добронравов был поповским сыном, год отучился в семинарии и потому изъяснялся несколько витиевато.
– Сказал не возьму, значит – не возьму, и не просите. А обязанности свои я без всяких даров исполнять буду, как положено.
Поуговаривав надзирателя еще минут десять, Добронравов досадливо махнул рукой и пошел на выход, оставив узелок на столе.
Заметив это, Тараканов ринулся было догонять купца, но остановился.
«Пожалуй, гуся-то можно оставить. Да и стерлядку. Мать ушицы приготовит. А то ведь я праздник и не отметил. А как поправлюсь, пойду в номера к Добронравову и отдам ему деньгами чего следует».
– Мама!
– Чего, сынок?
– Там на столе провизия. Не сделаете ли вы ушицы?
– Конечно сделаю. И уху сварю, и гуся пожарю! Радость-то какая! Эх, отец не дожил, а то как бы был рад, сам-то и не мечтал о таком почете!
Мать села на табуретку
– Мама, мне мундир надо пошить и шинель, форма-то другая у надзирателя. Есть ли деньги?
– Ради такого дела поищем, перехватим у кого. Дорого ли?
– За все рублей сто придется отдать.
Мать аж ахнула.
– Сто! Уж очень дорого.
– Старую шинель можно продать. Да и форменную сюртучную пару. Я даже знаю кому. Никодимова в канцелярские служители произвели, а мы с ним одной комплекции. Я думаю, рублей двадцать пять он даст.
– Все равно дорого!
Когда из кухни начали раздаваться соблазнительные запахи, в комнату к больному зашел Кудревич. Из одного кармана шинели он вынул бутылку «Фин-шампаня», из другого – огромное антоновское яблоко.
– Я хоть и не доктор, но лекарство вам принес, – весело сказал он, садясь на табурет. – Есть ли нож у вас и штопор?
– Матушка спиртное не приветствует…
– Не пьянства ради, а здоровья для можно. Екатерина Сафоновна! – крикнул Кудревич в кухню. – Можно вашему сыну рюмочку коньячку для здоровья? Врачи рекомендуют.
– Ну коль врачи, то можно. Но только одну. Да вы погодите, я на стол соберу. – Мать зашла в комнату, вытирая руки о передник.
– Не утруждайте себя, я ненадолго, мне сегодня дежурить и через полчаса надо быть на рапорте у исправника. А вот за приборы буду признателен.
Мать принесла рюмки, нож, штопор и блюдечко с тонко нарезанным салом.
– Уж не обессудьте, на скорую руку.
– Прошу и вас с нами.
– Что вы, что вы, я совсем не пью. Ну а вы не стесняйтесь. Может, самоварчик?
– С радостью, но недосуг.
Мать ушла, а Кудревич налил две рюмки. Коллеги чокнулись. Коньяк оказался превосходным.
– Вот я что вам скажу, коллега. Неправильно вы службу начинаете.
Тараканов повесил голову.
– Я сам все время об этом думаю. Сказал же мне охранник знак подать, а я… Ведь очевидно же все было, а я не связал появление на платформе Волкова и «экс».
– Вы, простите, сейчас о чем?
– Как же? О задержании.
– А… Ну об этом отдельно поговорим, завтра я с утра свободен и специально к вам приду. А сейчас я про другое. Вы зачем хороших людей обижаете?
– Кого?
– Да всех купцов города. Люди от чистого сердца с праздником вас хотели поздравить. А вы? Гордыня – смертный грех.
– Да при чем здесь гордыня? Брать деньги с обывателей – противузаконно. За это статья есть в Уложении.
– Господи! Какая статья? Вы юрист? Статьи у нас есть за мздоимство и за лихоимство, а за получение подарков статьи нету!
– Это не подарок.
– А что?
– Витольд Константинович! Неужели вы не понимаете? Ну, хорошо, возьму я деньги. А дальше что? Пойду я через месяц к Добронравову с проверкой соблюдения обязательного постановления о времени закрытия ресторана. А он после часу ночи открыт. Нарушение? Нарушение! Я на него протокол, а он мне про сто рублей напомнит.