Сытый мир
Шрифт:
— Ах? Так, значит, вы из Мюнхена?
— Именно так.
— Это, должно быть, тако-о-ой красивый город! Мы с мужем когда-то даже собирались туда переехать. Лет пятнадцать назад, как раз перед тем, как купить этот дом.
— О-о-ох, он давно уже не тот. Был когда-то красивый город, в незапамятные времена. Но потом туда переехало слишком много народу.
Юдит злорадно смеётся. Мать строго глядит на неё. У Юдит такой приятно мягкий, такой гуттуральный смех. Как в замедленной съёмке
Мать хочет сменить тему.
— Не хотите ли чего-нибудь выпить?
— С удовольствием.
— Да, только скажите, чего именно! Может быть, разливного лимонада?
— Хмм… нет, от него, боюсь, мне будет плохо.
— Может быть, пиво?
— Вот это было бы превосходно.
Она, по-утиному переваливаясь, идёт к холодильнику и ищет, почти что залезая внутрь.
— Странно. Там же было одно пиво! Наверное, муж выпил. Мне очень стыдно. Теперь мне даже нечего вам пред ложить…
— Если бы у вас нашлась, может бьггь, бутылка вина… Скажем, итальянского…
— О, о да, конечно, само собой разумеется… Об этом я как-то не подумала. Подождите, я сейчас…
Сразу после этого мы слышим, как её тяжёлые твёрдые шлёпанцы громыхают по лестнице, ведущей в подвал, и скрипят. Юдит отрывает свой зад от края раковины, идёт через всю кухню, останавливается у меня за спиной и обвивает руками мою шею.
— Ты самая настоящая жопа… — лукаво шепчет она мне прямо в ухо.
— Ничего настоящего на свете больше не осталось.
Мать, запыхавшись, входит на кухню и достаёт из выдвижного ящика штопор.
— Дайте-ка мне! — властно говорю я. — Я сам открою. У меня есть в этом деле некоторый опыт.
Мать одарила меня самой фальшивой улыбкой со времён Йозефа Геббельса и втайне пожелала мне мгновенной остановки сердца. Потом она стала искать, с очевидной яростью, зрительного контакта со своей дочерью. Но та упорно смотрела в потолок. Вино имело слегка затхлый запах. Я недоверчиво принюхался, во всём прочем ведя себя сдержанно. Ничего нельзя преувеличивать.
— Ты можешь спокойно оставить нас одних, мам!
— Юдит, ты тоже можешь взять себе бокал, да? И после этого, пожалуйста, отправляйся в постель. Завтра шко-о-ола.
— Мам, мы с тобой в последние недели много раз всё это обсуждали…
— Ну, хорошо. Я рассматриваю сегодняшний вечер как исключение, да? Но ведь это не войдёт в правило, верно?
— Мам, да уйдёшь ты наконец?!
— Скажи, пожалуйста, как ты со мной разговариваешь? В присутствии посторонних!
Она было двинулась, пошатываясь, отступила на несколько шагов в прихожую, но схватилась за кованую решётку, через которую прорастал, цепляясь, домашний плющ. С увлажнившимися глазами она
— Вот что, если новые обычаи приобретают такую форму выражения, то я с ними не согласна!
— Я сказала тебе это в самой любезной форме, потом в сдержанной форме, но ты притворилась глухой! Теперь не обижайся!
— Дочь, смени, пожалуйста, тон!
— До тебя доходит, только если ударить тебя штакетиной по голове!
Я между тем прихлёбываю вино. Дешёвое «кьянти». Супермаркет «Тенгельман», три марки девяносто девять пфеннигов. Напомнило мне о моей юности. Издав удовлетворённую отрыжку, я беру слово.
— Дорогая госпожа, вы не должны воспринимать её слова с такой серьёзностью. Не далее как сегодня Юдит говорила мне, что ей всё в её жизни очень нравится. Она отозвалась обо всём с похвалой, и я видел, что её благодарность искренна. Вы можете быть абсолютно спокойны за неё. Она просто не знает, как ей правильно выразиться.
— Ах ты, жопигца!
— Юдит! Что у тебя за выражения?
— Оставь меня в покое, мам!
— Что тут за крик?
На кухню вошёл отец. На нём был синий махровый халат; он явился босиком, с очками на носу, с парусообразными ушами и длинным носом, кончик которого почти закрывал верхнюю iy6y. Худая, энергичная фигура, с сединой на висках. Он огляделся.
— Юдит привела с собой друга. И ведёт себя невоспитанно! — выдавила его жена.
— Вы хоть на часы-то смотрели? Могу я рассчитывать на покой в этом доме? — Он протянул мне вялую руку: — Добрый вечер, господин…
— Хаген.
— А тебе следовало бы надевать комнатные туфли! Ты простудишься на холодном полу!
— Но это уже моё дело, разве нет?
Он метнул в сторону своей жены уничтожающий взгляд, который она без усилий выдержала. Я налил себе ещё один стакан.
— Идём, — сказал папа, обращаясь к маме, — оставим детей одних!
Он удаляется. На кафеле остаются потные очертания его ступней, которые тут же высыхают. Юдит берёт себе фужер с зелёной ножкой, наливает вина и одним махом опрокидывает его внутрь.
— Юдит!
— Мам, замолчи, а?
— Да ты же так превратишься в пьяницу!
— Если ты здесь задержишься ещё хоть на секунду, то уж точно превращусь!
— Так с матерью не разговаривают!
— Уйди!
Я снова вмешиваюсь. Ведь надо же преуспевать.
— Дорогая госпожа, по мне так вы вполне можете остаться. В конце концов ведь это ваша кухня. Тогда бы вы полностью контролировали происходящее…
Она остановила на мне свой негодующий взгляд и ничего не ответила. За её широким лбом, кажется, происходило нечто, отдалённо напоминающее мыслительный процесс.